– И я занимаю кровать! – я швырнула ему сложенное одеяло.
Каден со смехом поймал его.
– Не злись на меня, Лия. Запомни, я могу отличить настоящий поцелуй от представления, разыгранного перед Комизаром.
Настоящий поцелуй. Этого я не могла отрицать – в первый раз мы и в самом деле целовались по-настоящему.
Он кинул одеяло на ковер.
– До нашего поцелуя на лугу этому как до луны – хотя, признаюсь, и он, пусть даже фальшивый, для меня также очень ценен.
И Каден озорно коснулся пальцем угла рта, будто лелея это воспоминание.
Я смотрела на него, его глаза все еще лукаво поблескивали, и что-то шевельнулось у меня в груди. Я увидела парня, который на мгновение забыл, что был Убийцей, тащившим меня сюда против воли.
– Почему ты мне подыграл? – спросила я.
Его улыбка погасла.
– У нас был трудный день. Длинный день. Я хотел дать тебе время. А может, надеялся, что из всех зол я все-таки наименьшее.
Он был проницателен – но все-таки догадывался не обо всем.
Каден указал на сундук.
– Если пороешься как следует, в нем найдутся еще и теплые шерстяные носки.
Я послушалась совета и на самом дне обнаружила три пары длинных серых носков. Каден отвернулся, и я смогла, наконец, скинуть проклятое рубище, сотканное, казалось, из тысячи колючек. Его рубаха оказалось мягкой и теплой, она была мне по колено, а носки кончались чуть ниже.
– На тебе все это смотрится куда лучше, – заметил Каден, повернувшись. Он пододвинул шкуру поближе к кровати и взял одеяла из стопки, разложив их на меху одно рядом с другим. Пока он возился со свечкой и готовился ко сну, сбрасывая сапоги и ремни, я умылась в углу над тазиком. За дверью в дальнем углу, пояснил Каден, туалет. Это был тесный закуток, и роскошью в нем даже не пахло, но после нескольких последних ночевок на биваках среди сотен солдат, где невозможно было уединиться, он показался мне царским чертогом. Здесь имелись крючки для полотенец и даже еще один половичок Дихары, чтобы не стоять на голом полу.
Когда я вернулась в комнату, Каден спустил с потолка светильник и прикрутил в лампе фитилек. В золотистом мерцающем свете единственной свечки я забралась на узкую койку и долго лежала, глядя в потолок, по которому плясали длинные тени. Снаружи завывал ветер, хлопал деревянными ставнями. Я натянула шерстяное одеяло до подбородка. У эмиссара и то больше шансов дожить до конца месяца, чем у тебя.
Я перевернулась на бок и свернулась клубочком. Каден лежал на спине, заложив руки за голову, и смотрел в потолок. Одеяло закрыло его лишь по грудь, плечи были обнажены. Мне были видны шрамы, о которых он говорил, что они не имеют значения, но отказался о них рассказывать. Я подвинулась ближе к краю койки.
– Расскажи мне о Санктуме, Каден. Помоги понять твой мир.
– Что ты хочешь знать?
– Всё. Про наместников, братию, про всех, кто еще здесь живет.
Каден повернулся ко мне лицом и приподнялся на локте. Он рассказал, что Санктум – это сердце города, его защищенная часть, неприступная крепость, в которой находился Совет, правивший Вендой. Совет состоял из Легиона наместников четырнадцати провинций, десяти рахтанов – элитных гвардейцев Комизара, пяти чивдаров, которые надзирали за армией, и самого Комизара. Всего тридцать человек.
– А ты рахтан?
Он кивнул.
– Вместе с Гризом, Маликом и семеркой других.
– А как же Финч и Эбен?
– Эбен пока учится, готовится в один прекрасный день стать рахтаном. Финч – один из лучших гвардейцев, которые помогают рахтанам, но вне службы он живет за пределами Санктума со своей женой.
– А остальные рахтаны?
– Четверых ты видела сегодня вечером: Джорик, Терон, Дариус и Гуртан. Остальные в отъезде, по разным служебным надобностям. Рахтан означает «не знающий неудач». В этом и состоит наша служба – надежно исполнять свой долг, – и мы никогда не подводим, не знаем неудач.
Если бы не я. Я его неудача, провал, если только не докажу свою ценность для Венды – а об этом, судя по всему, мог судить Комизар и только он один.
– Но есть ли у Совета реальная власть? – спросила я. – Разве Комизар не решает все вопросы единолично?
Он снова лег на спину и подложил руки под голову.
– Вспомни кабинет министров своего отца. Они ему советуют, предлагают варианты, но разве последнее слово не остается за ним?
Я думала об этом, но уверенности у меня не было. Мне приходилось подслушивать заседания кабинета, скучнейшие дела, по которым, казалось, уже имелись готовые решения, члены кабинета сыпали цифрами и фактами. Редко их речь заканчивалась вопросом к отцу или просьбой принять решение. Если же сам отец задавал им вопрос, то вперед выступал вице-регент, канцлер или кто-то еще из кабинета и заявлял, что они еще раз всё изучат и соберут необходимые сведения, а пока надо двигаться дальше – и совещание продолжалось.
– У Комизара есть жена? И наследник?
Каден фыркнул.
– Жены нет, а дети – если у него и есть дети, они не носят его имя. В Венде власть не наследуется, она передается через пролитую кровь.
Комизар сказал мне правду. Это разительно отличалось от дипломатических принципов Морригана, да и других королевств.
– Не вижу в этом смысла, – сказала я. – Ты хочешь сказать, что место Комизара может занять любой, кто его убьет? Тогда что мешает какому-нибудь члену Совета прикончить его и забрать власть в свои руки?
– Это слишком опасная должность. Стоит ее занять, как у тебя на спине будто появляется мишень. Если окружающие не увидят, что от тебя живого больше толку, чем от мертвого, едва ли доживешь до ужина. Мало кому приходит охота попытать счастья.
– Какой жестокий способ решения проблем.
– Согласен. Но это означает, что если уж ты решился стать правителем, то должен не покладая рук трудиться во благо Венды. И Комизар это понимает. В Венде кровавые расправы творятся быстро. Нужно быть очень сильным человеком, чтобы держаться этой линии и остаться живым.
– И как он с этим справляется?
– Лучше прежних комизаров. Остальное не так важно.
Каден продолжил свой рассказ – о разных провинциях, больших и совсем маленьких, каждая со своими неповторимыми особенностями и людьми. Смена наместников происходила по тому же принципу: если наместник слабел или начинал лениться, он получал вызов. По большей части наместники нравились Кадену, некоторых он сторонился, а кое-кого относил как раз к тем слабым и ленивым, которым не суждено будет задержаться в этом мире надолго. Наместникам полагалось раз в месяц переезжать, чередуя жизнь в столице губернии и в провинции, но большинство предпочитали Санктум своим крепостям и старались задержаться здесь подольше.
