– Мы благодарны за доброту, – перебила я. – И с радостью отведаем вашего угощения.
Комизар пригвоздил меня мрачным взглядом, но не стал пререкаться на глазах у старейшины – как я и предполагала. Не должно быть такого, чтобы чужестранка более бережно относилась к традиции Венды, чем правитель, – какой бы отвратительной на вкус не была эта традиция.
Я подняла к губам поднесенную мне чашку. Да, кислая плесневелая грязь, но и вполовину не так отвратительна, как извивающиеся белые личинки. Я разом осушила чашку, вернула ее крестьянке и поблагодарила ее за доброту. Комизар возился со своей порцией вдвое дольше.
Позже он отчитал меня за то, что на следующей остановке я не «притворилась», будто меня посетил дар.
– Вы говорили, что среди горцев быстро распространяется молва. Мимолетная деталь куда убедительнее, чем пышное представление. Пусть надеются, ждут большего.
Комизар засмеялся.
– Хитрая и расчетливая. Малик был прав.
– Слишком в малом он оказывается прав.
Так продолжалось весь день, селение за селением. Комизар завоевывал расположение подарками, оделяя их мешками муки и крохами надежды, показывая меня в доказательство того, что враг трепещет, а боги благоволят Венде.
Во второй половине дня мы остановились в долине, чтобы отдохнуть, пока лошади напьются из ручья. Поднялся ветер, небо потемнело. Я плотнее закуталась в свою накидку и, отойдя в сторонку от Комизара и солдат, смотрела вдаль на унылую бесплодную землю, омываемую темной рекой с галечным дном.
В тот день я убедилась, что Венда была суровым краем, в котором выживали только самые сильные. Возможно, Выжившие были рассеяны по свету, и не всех их, а лишь избранную горстку верных боги и дева Морриган привели в благодатную страну изобилия. Венда была другой землей. На нее выпала основная тяжесть опустошения. По пути нам встречались россыпи валунов, гряды холмов с редкими пятачками зелени, рыжие выгоревшие поля, согнутые ветром деревья, чьи стволы были скручены так, что они казались живыми, полоски пашен, где на скудной почве с трудом пробивались чахлые ростки. Я увидела и отдаленные «мертвые земли», о которых Комизар сказал, что на них ничего не живет и не растет – земли покинутые, как Проклятый Край. И все же в этой природе, в этих пейзажах было что-то притягательное.
Я видела людей, которые пытаются уцелеть, людей суровых, по-своему честных, добавляющих кости к связке и с благодарностью вспоминавших о жертве, уже принесенной, и о другой, которая еще только будет принесена. Людей в варварских нарядах, подобный которым был сейчас и на мне. Людей, которые не жалуются и не ропщут, а благодарят, кротко и смиренно. Я знала, что ты придешь. Слова, которые я услышала, до сих пор звучали в моем сердце.
Сильный порыв ветра чуть не сорвал с меня плащ, растрепал косу. Я убрала с лица пряди и продолжала вглядываться в безграничный простор, в клубящиеся на горизонте темные тучи. Имея двух лошадей, далеко ли мы смогли бы ускакать с Рейфом? Сумели бы укрыться на этой равнине хоть на несколько дней? Три дня наедине с ним сейчас казались мне подарком, за который не жаль отдать остаток жизни. Я пошла бы на все, чтобы его получить. Слишком долго тянется разлука.
– Глубоко же ты задумалась.
Я резко обернулась.
– Я не услышала шагов.
– Неосмотрительно в этой глуши так уходить в свои мысли, забывать об осторожности. В это вечернее время на охоту выходят гиены, для них такая, как ты, – особенно лакомый кусочек. – Комизар проследил за моим взглядом, всмотрелся в горизонт и бесконечные холмы. – О чем ты думаешь?
– Неужели у меня нет права ни на что? Даже на свои мысли?
– Нет, – ответил он. – Теперь нет.
Я поняла, что он говорит серьезно.
Комизар вглядывался в мое лицо, будто ожидал, что я солгу, начну выкручиваться, – ожидал хоть чего-то. Медленно шли мгновения, мне показалось, что Комизар вот-вот ударит меня. Потом он тряхнул головой.
– Если нужно, мы с моими людьми отвернемся на несколько минут. Я же знаю, как ты и тебе подобные печетесь об уединении. Но делай, что нужно, побыстрее.
Я смотрела ему в спину, удивляясь, как это он решился на такой шаг. Меня удивляло в нем все. Он спас Кадена, раздавал еду голодным, не зная устали изучал свою страну, общался со своим народом, от наместников, которым лично отправлялся на помощь, до горцев из дальних селений. Может ли оказаться, что я в нем ошиблась? Я припомнила жестокую улыбку (Славная работа, чивдар), с которой он вытягивал перевязь Вальтера из груды трофеев. Он понимал, что это выбьет у меня почву из-под ног. Но было и кое-что, что заставляло меня усомниться в доброте и благородстве Комизара. Его глаза. Глаза, жадные до всего, даже до моих потаенных мыслей. Будь осторожна, сестренка. Предостережение брата горело у меня в груди.
И все же, когда мы остановились у последнего селения и я смотрела, как Комизар обнимает старейшин и раздает подарки, видела надежду, с которой они глядят ему вслед, вспоминала, что это он спас Кадена от варварства его собственного народа, у меня невольно возникал вопрос: а так ли уж важно то, что я там ощущаю в глубине души?
* * *
И Морриган возвысила свой голос,
Обращаясь к небесам,
Целуя два пальца —
Один за погибших,
А второй – за грядущих,
Ибо одни еще не отделены от других.
– Священное писание Морригана, том IV
Глава тридцать первая
Каден
Проведя в дороге четыре дня, я начал думать, что боги против меня. Возможно, и всегда были. Нам не посчастливилось наткнуться на наместника, полупьяного и спешащего навстречу. Шлюхи борделя в последнем городке еще не имели удовольствия принимать его у себя, а уж эту остановку он не пропускал никогда. Он сюда еще не доехал – или вообще не покидал дом.
Проклятый наместник Тьерни. Я сверну ему шею, когда наконец увижу. Если кто-то другой уже не сделал этого вместо меня.
Погода была прескверная, днем пронзительный ветер продувал насквозь, к ночи начинал сыпать холодный дождь. Мои спутники угрюмо нахохлились. Зима обещала быть ранней. Но меня пробирала дрожь не из-за ледяных порывов ветра. Причина была в последней ночи рядом с Лией. Никогда и никому, даже Комизару, я не открывал имени своей матери.
Катарин.
Этим я будто поднимал ее из мертвых. Я видел ее, слышал ее голос, когда рассказывал о ней Лии. Когда я вслух произнес ее имя, внутри у меня что-то прорвалось, и я уже не мог остановиться, замолчать. Лия слушала, а я продолжал говорить, рассказывать ей о том, как мама любила меня – единственный человек, который вообще любил меня. Я и не думал делиться этим с Лией, но в темноте, стоило назвать имя, слова хлынули потоком, и я выложил все, даже про цвет ее глаз.
