– Оставайтесь здесь! – прикрикнула я. – Все! Не ходите за мной!
Я и без них отлично знала дорогу. Несколько прачек, видя, как я разъярена, кинулись мне вслед, вторя крику Астер: не ходи туда.
Старшина стоял посреди своей кузни, наводя глянец на оловянную кружку.
– Ты! – я ткнула пальцем ему в лицо, заставляя поднять на меня глаза. – Если еще хоть раз ты осмелишься дотронуться до ребенка, я лично отсеку все бесполезные конечности от твоего жирного тела и прокачу этот уродливый обрубок прямо по улице. Ты понял меня?
Он ошарашенно воззрился на меня, а потом расхохотался.
– Я старшина квартала.
Он замахнулся мясистым кулаком, и, хотя я успела подставить руку, удар все же опрокинул меня наземь. Я упала и ударилась головой о стол, с которого что-то посыпалось. Висок пронзила острая боль, но кровь во мне так бушевала, что я сразу же вскочила на ноги, на сей раз сжимая в руке нож Натии.
Раздался общий вздох, и зеваки, уже успевшие обступить нас, попятились назад. В мгновение ока скандал, поглазеть на который они рассчитывали, превратился во что-то куда более опасное. Нож Натии был слишком мал и легок, чтобы метнуть его, но им несомненно можно было резать и наносить увечья.
– Ты зовешь себя старшиной? – язвительно процедила я. – Ты презренный трус. Ну, что же ты! Ударь меня еще раз! Но готовься к тому, что я тут же отсеку нос от твоей гнусной рожи.
При виде ножа он замер, не решаясь напасть, но я в следующий миг заметила, как он, нервно облизывая губы, куда-то косится. Среди других товаров на прилавке, находившемся от нас на равном расстоянии, лежал короткий меч. Мы оба бросились к нему, но я успела первой, схватила его, отскочила в сторону и со свистом разрезала лезвием воздух. Кузнец отступил, тараща глаза.
– Какую руку сначала, старшина? – спросила я. – Левую или правую?
Он попятился еще, но ему помешал стол.
Я взмахнула мечом прямо у его брюха.
– Тебе больше не смешно, а?
По толпе пронесся шепоток, и старшина уставился куда-то мне за спину. Я обернулась, но было слишком поздно. Кто-то схватил меня за запястье, а другую руку заломил за спину. Это был Комизар. Выхватив у меня меч, он бросил его старшине и, с силой сжав руку с ножом, вырвал его.
– Кто дал тебе это?
Теперь я поняла, почему боялась Дихара. В глазах Комизара я увидела исступленную злобу, направленную не на меня, а на того, кто дал мне оружие. Я не могла признаться, что это Натия зашила мне его в подкладку плаща.
– Я его украла, – сказала я с вызовом. – Что теперь? Ты отрубишь мне пальцы?
С раздувающимися ноздрями он отшвырнул меня стражникам.
– Отведите ее назад, к лошадям, и ждите меня.
До меня донесся его громкий голос – Комизар приказал всем разойтись по местам и заниматься своими делами.
Спустя всего несколько минут он присоединился к нам. Странно, но его гнев, казалось, совсем утих, отчего мне стало только еще тревожнее.
– Где ты научилась так орудовать мечом? – поинтересовался он.
– Разве я им орудовала. Успела только взмахнуть раз-другой, а твой старшина успел обмочиться со страху. Надутый индюк и трус, ему хватает смелости только на то, чтобы рубить пальцы ребятишкам.
Комизар не отводя взгляда, ждал ответа на свой вопрос.
– У своих братьев, – сказала я.
– Когда вернемся, твое жилье обыщут, чтобы проверить, не украла ли ты еще что-нибудь.
– Нет, только нож.
– Надеюсь, сейчас ты говоришь правду – ради твоей же пользы.
– Это все, что вы можете мне сказать?
– На этот раз я прощаю тебе нападение на моего старшину. Я сказал ему, что ты сама не понимаешь, что творишь.
– Я, не понимаю? Отрубать пальцы детям – это варварство!
Комизар подошел вплотную, прижав меня к боку моей кобылы.
– Страдать от голода – вот что варварство, принцесса. Украсть еду у собрата – варварство. И бесконечные ухищрения вашего королевства, удерживающего нас по эту сторону реки – вот что варварство. Фаланга пальца – небольшая цена, но служит напоминанием на всю жизнь. Заметь, здесь, в Венде, очень мало одноруких людей.
– Но Ивет и Зекия – совсем еще дети.
– У нас в Венде нет детей.
* * *
Обратно мы возвращались через квартал Вельте.
Мы снова приветствовали людей на улицах, а я должна была кивать им и улыбаться, будто не видела только что дитя, искалеченное чудовищем. Комизар остановил нашу процессию и соскочил с коня, чтобы поздороваться с дюжим крепышом, стоявшим в дверях мясной лавки. Я украдкой посмотрела на его руки, на которых были целы все пальцы, короткие, толстые, с аккуратными, коротко остриженными ногтями, и подивилась тому, что точные наблюдения Гвинет насчет мясников в Терравине относятся и к тем, кто занимается этим ремеслом в Венде.
– Ты уже забил тех лошадей, что я отправил с Калантой для голодных, и роздал мясо?
– Да, Комизар. Они были благодарны, Комизар. Спасибо, Комизар.
– Всех четырех?
Мясник побледнел, моргнул и начал заикаться.
– Да, то есть, я хочу сказать, только одну. Я… пока одну… но завтра я…
Комизар выхватил из притороченных к седлу ножен двуручный меч, и от этого тихого шороха все вокруг замерли. Обеими руками он взялся за рукоять.
– Нет, завтра ты этого не сделаешь.
Одно движение, скупое и точное. Меч просвистел, разрезав воздух, кровь обагрила гриву моей лошади, а голова мясника покатилась по земле. Прошло несколько секунд, прежде чем его тело рухнуло на землю.
– Ты, – Комизар ткнул пальцем в человека, который таращился на него во все глаза из глубины лавки, – новый старшина. Не разочаруй меня.
Он опустил взгляд на голову. Глаза мертвого мясника до сих пор были широко открыты и смотрели с таким выражением, словно он все еще надеялся что-то изменить.
– И проследи, чтобы голову разделали и выставили на всеобщее обозрение.
Разделали? Как зарезанную свинью?
Комизар откинулся в седле, легко тронул поводья, и мы двинулись дальше, не обменявшись больше ни словом, будто останавливались купить колбасы. Я видела блестящие алые капли на гриве своей кобылы. Правосудие в Венде вершится быстро, даже для ее собственных подданных. Я не сомневалась, что это кровавое послание предназначалось для меня не в меньшей степени, чем для мясника. Напоминание. Жизнь в Венде – хрупкая штука. Мое положение тем более неустойчиво, а скорый суд может свершиться не только над старшинами.
– Мы не воруем еду у своих собратьев, – бросил Комизар, как бы поясняя свои действия.
