Женщина, которая открыла дверь, говорила по-испански, а по-английски – почти нет.
– Un momento, porfavor
[5], – сказала она, когда я спросил Артура Найлса, и исчезла в доме.
Вместо нее появилась блондинка, говорившая с тягучим южным акцентом. – Мистер Найлс? Ну… Он умер года четыре назад. Да-а, четыре года назад, в августе. Стояла сильная жара, и у него случился инфаркт. Мистер Найлс умер в тот же день. – Блондинка прижала палец к губам, словно задумавшись. – Тогда мы жили чуть дальше по Помоза-серкл, в доме триста тридцать, а этот дом купили у дочери мистера Найлса.
– У Мэри Райс? – спросил я, захлопав глазами.
– По-моему, это ее фамилия по мужу, а в документах было Мэри Найлс.
– Она живет в Сосновых Утесах?
– Думаю, нет. Мэри похоронила отца на кладбище «Олив бранч», а договор купли-продажи дома подписывал адвокат по доверенности от нее.
– Фамилию адвоката не помните?
Блондинка подняла на меня глаза:
– Полагаю, вы не захотите объяснить мне, почему обо всем этом расспрашиваете?
– Я Дэвид Райс, сын Мэри, – ответил я после небольшой паузы. – Когда мама ушла от отца, она… ну, она и меня оставила.
Ладони вспотели, я почувствовал, что краснею.
Мама ведь оставила меня? Оставила, потому что такого брать не стоило?
– Пытаюсь разыскать ее, – проблеял я.
Молчание.
– Хм, давайте я загляну в документы и посмотрю, как его звали. Не стойте на солнцепеке, войдите в дом, пока я ищу. – Блондинка завела меня в дом и показала на стул в прихожей. – Розали-и-инда! Aqua frío, porfavor, por el hombre
[6].
Блондинка исчезла в глубине дома. Минуту спустя служанка принесла мне стакан ледяной воды.
– Gracias! – поблагодарил я.
– Por nada. – Служанка улыбнулась и ушла.
Прихожая казалась совершенно чужой, ведь в ней сменили всю мебель. Лишь взглянув в окно и увидев дом напротив, я почувствовал, что бывал здесь раньше. Нахлынули воспоминания, яркие, четкие, болезненные.
«Черт побери, Дэви, ты в третий раз даешь мне даму пик!»
«Ну, Дэви, пожалей своего дедушку! Он ведь старый и слабый!»
«Знаете, юная леди, я ведь запросто могу вас выпороть! Получайте, вот вам!»
«Ой, папа, снова черви, только не это! Похоже, Дэви опять выиграл».
В тот летний приезд мы много играли в карты. Рано утром я с дедом ловил рыбу, несколько раз с мамой выбирался на пляж. Хорошая получилась поездка!
– Договор хранится в банке, и я позвонила мужу. Он вспомнил фамилию адвоката. Его звали Силверштайн. Лео Силверштайн. – Блондинка принесла с собой телефонный справочник. – Если верить справочнику, у него офис на Мейн-стрит. Ист-Мейн-стрит, четырнадцать, – судя по адресу, это прямо на площади.
Я поблагодарил блондинку и ушел. Едва она закрыла дверь, я прыгнул в местный аэропорт, к таксофону в углу. За стойкой кто-то охнул, но я как ни в чем не бывало вышел на улицу. Глянув через плечо, я заметил, что за мной крадется кассир. Черт! Я свернул за угол и прыгнул в Нью-Йорк.
До тела Милли допускала меня не чаще двух раз в месяц, зато звонить разрешала каждый вечер.
– Привет, это я!
– Что случилось?
– В смысле?
– Ты звонишь мне каждый вечер. Обычно голос у тебя не такой похоронный.
– А-а. Я пытаюсь разыскать маму. Вот и полетел во Флориду, к дедушке.
– Что? Ты сейчас во Флориде?
– Нет, я уже вернулся. Мой дед умер четыре года назад.
На миг в трубке воцарилась тишина.
– Ты только что об этом узнал?
– Угу.
– Интересно, твой отец в курсе?
– Трудно сказать, – устало пролепетал я. – Не исключено.
– Вы с дедом были близки?
Я задумался. Игра в карты, рыбалка, редкие открытки ко дню рождения с двадцатидолларовыми банкнотами, аккуратно подклеенными внутрь…
– Да, были, но очень давно.
– Тяжело терять близких. Мне очень жаль.
– Да, но…
– Ты же не подозревал об этом.
Я уставился на телефон.
– Как ты догадалась?
– О чем? Что ты винишь себя в том, что не знал, что дед умирает? Что ты не знал, когда он умер?
– Я должен был знать!
Милли сделала глубокий вдох:
– Нет. Дэви, я хорошо тебя понимаю. Сдержаться ты не можешь, и чувство вины вполне естественно. Только ведь ты просто не мог об этом знать! Каждый человек порой чувствует себя виноватым в том, что случилось не по его вине. Уверяю, тут ты ничего поделать не мог.
Почему-то предложенное Милли простое объяснение чувства, с которым я боролся целый день, разозлило меня.
– Я должен был догадаться, когда дед не прислал мне открытку к пятнадцатилетию. Я мог написать ему. Мог послать письмо из школы – тогда папа не помешал бы мне!
– Отец проверял твою почту?
– Почти не сомневаюсь в этом. Дом у нас в поселке, а почтовый ящик мы арендовали в городе. У меня ключа от него не было. Однажды я нашел в машине письмо на мое имя без обратного адреса.
– Боже! Зачем твой отец так делал?
– Не знаю. Он не позволял мне писать родственникам.
– Неудивительно. С учетом того, как он к тебе относился.
Какое-то время я не говорил ни слова. Милли не тянула меня за язык, она просто оставалась на линии, шелестом дыхания напоминая, что слушает меня.
– Прости, Милли, – наконец сказал я. – Сегодня я не самый приятный собеседник.
– Ничего страшного. Мне очень жаль, что тебе сейчас так трудно. И жаль, что я не могу быть с тобой прямо сейчас.
Я зажмурился и услышал, как скрипнула телефонная трубка – так сильно я ее сжал.
Милая, я через секунду мог бы оказаться в твоих объятиях. Я мог бы…
Вслух я заставил себя сказать другое:
– И мне жаль, что ты не рядом. Потерплю до пятницы.
– Ладно. Ты точно не хочешь, чтобы я приехала за тобой в аэропорт?
– Нет, не приезжай. Жди меня к семи вечера. Только не ужинай без меня.
– Ладно. Выспись как следует.
– Спасибо, я постараюсь. Милли, один момент…
– Да?
– Я… Я… Завтра я снова лечу во Флориду, но вечером я позвоню тебе, хорошо?
