Были у меня также и другие особенности. Оказавшись в группе детей, я начинала испытывать тревогу. Я часто плакала и нередко разражалась рыданиями, если видела, как плачет другой ребенок. Я всегда хотела носить одни и те же платья, и мне никогда не нравилось переодеваться. У меня было преувеличенное, в сравнении с другими детьми, стремление к сохранению status quo. Еще до того, как я пошла в школу, стало ясно, что некоторые сенсорные раздражители подавляют и угнетают меня: яркий свет, громкие звуки, шероховатые материалы, новый вкус и скользкая пища – все эти вещи сильно меня расстраивали, в отличие от других детей, которых эти вещи либо раздражали слегка, либо были им безразличны. Помню, у меня всегда было ощущение, что мир находится на краю гибели – он вот-вот рухнет и погребет меня под своими обломками.
Такие сенсорные ощущения сейчас рассматривают как ключевые симптомы аутизма. Действительно, нейрофизиологи Генри и Камила Макрам (у которой сын от первого брака страдал аутизмом) и их коллега Таня Ринальди Баркат выдвинули гипотезу, согласно которой социальная отчужденность, повторяющееся стереотипное поведение, стремление к рутине и трудности в общении, типичные для аутизма, являются на самом деле результатом попыток справиться с перегрузками, а не главной проблемой заболевания. Свои воззрения авторы назвали теорией «напряженного мира», и она приобретает все больше сторонников среди специалистов, изучающих аутизм.
Представьте себе, что вы появляетесь на свет в мир, полный ошеломляющих сенсорных перегрузок, как пришелец с темной, тихой и спокойной планеты. Вы видите в глазах матери невыносимый мерцающий свет; в голосе отца вам слышится грохочущий рык. Все думают, что это красивое боди для новорожденных мягкое? Да оно шершавое, как наждачная бумага. А все эти сюсю и ласки? Какие-то хаотичные, абсолютно непонятные и непостижимые ощущения – какофония грубых, раздражающих впечатлений. Хотя бы для того, чтобы просто выжить, вам придется найти какую-то систему в этом жутком, угнетающем шуме. Чтобы сохранить здравый рассудок, вам приходится сосредотачивать внимание на очень многих вещах, обращать пристальное внимание на детали, рутину и повторения. Системы, производящие вполне предсказуемые ответы на воздействия, будут для вас куда более привлекательными, чем человеческие существа с их загадочными и непоследовательными требованиями и их хаотичным поведением.
Вот это, по мнению супругов Макрам, и есть аутизм. Возникающее в результате поведение не есть следствие когнитивного дефицита или нарушений в нервных сетях, отвечающих за эмпатию, – таков превалирующий современный взгляд науки на аутизм, – а нечто совершенно противоположное. Люди, страдающие аутизмом, отнюдь не страдают неспособностью замечать окружающее, наоборот, они воспринимают все слишком близко к сердцу и очень быстро обучаются. Несмотря на то что может показаться, будто люди с аутизмом лишены эмоций, утверждают авторы, их (этих людей) не только захлестывают их собственные эмоции, но и эмоции окружающих. Это нарушение развития, которым, по некоторым оценкам, страдает около одного процента населения, вызывается не нарушением способности к сопереживанию. Наоборот, трудности в общении и странное поведение являются результатом попытки справиться с непомерным грузом впечатлений.
Возможно, конечно, что это характерно не для всех больных аутизмом, но это очень похоже на чувства, обуревавшие меня в детстве. Например, меня до смерти пугал звонок, возвещавший об окончании поездки на карусели в Центральном Парке. Мне очень нравились карусели с их веселой музыкой и качающиеся деревянные лошадки. Однако всю заключительную часть этой поездки я готовила себя к резкому звуку, желая, чтобы он не испортил мне впечатление от полученного удовольствия. Поскольку все казалось мне чрезмерным и пугающим – как и предсказывает гипотеза Макрамов, – постольку я проводила большую часть времени, стараясь предвосхитить и взять под контроль то, что должно было вскоре произойти, и пытаясь заранее справиться со своим страхом. К несчастью, ресурсов моего внимания не хватало для того, чтобы интересоваться в это время другими людьми, их переживаниями и чувствами. Таковы были мои ранние склонности, сначала они касались мелочей, но потом, по мере повторения, стали касаться и большего.
Чувствительность моя была чрезмерной: песни в минорной тональности так меня расстраивали, что я начинала плакать лишь из-за того, что мелодия казалась мне очень грустной. Я отказывалась носить облегающую одежду, например лыжные костюмы. Я питалась арахисовым маслом и пиццей и ни за что не желала пробовать что-нибудь новое. Я была не в состоянии смотреть мультфильмы, фильмы со сценами насилия или телевизор, потому что любое насилие, показанное в кино, я расценивала как угрожающее лично мне. Было такое впечатление, что регулятор громкости моих чувств был повернут так, что они гремели, как группа, играющая тяжелый рок. Если же добавить социальные контакты – пусть даже всего несколько детей рядом, – то эта соломинка просто ломала спину верблюду.
После того как в мае 1968 года родилась моя сестра Кира, у меня проявился еще один сенсорный симптом. Кира, в отличие от меня, была очень ласковой девочкой, она страшно любила объятия, поцелуи и прикосновения. Так же как со всеми прочими моими чувствами, у меня, наоборот, были большие трудности с прикосновениями. Мне, правда, нравилось, когда меня носили на руках и укачивали, но я все равно хотела сама распоряжаться всем, что со мной происходило, а некоторые прикосновения к моей шее вызывали у меня чувство, близкое к удушью. Я сопротивлялась и уклонялась от слишком пылких объятий. Мои родители и другие члены семьи уже привыкли, что меня нельзя трогать, если я сама этого не захочу, а мне иногда, совершенно парадоксальным образом, казалось из-за этого, что меня отвергают.
В целом, слово «напряженный» было не только точным описанием того, как я воспринимала и чувствовала мир, – это было прилагательное, которым часто пользовались другие, чтобы описать меня или мои реакции. В подростковом возрасте у меня началась битва за переход, как говорили в семидесятые, из «напряженного» мира в мир «комфортный».
В то время как для людей, страдающих синдромом Аспергера, нехарактерны попытки найти выход в наркотиках, то этого нельзя сказать о людях, страдающих повышенной чувствительностью, социальной тревожностью, генетической предрасположенностью к депрессии, СДВГ, а также неспособностью держать в узде собственные эмоции. Эти факторы предрасполагают к зависимости каждый сам по себе, не говоря уже об их сочетании. Действительно, очень трудно найти такой случай наркотической зависимости, в возникновении которого не сыграло бы роль хотя бы одно из этих расстройств. Например, Лиза Мохер-Торрес, бывшая героиновая наркоманка, ставшая адвокатом и защищавшая в судах зависимых подсудимых (к сожалению, она несколько лет назад скончалась от рака яичника), так описывала мне свое детство: «Моя мать говорила, что я просто более тонко настроена, чем другие. Звуки всегда казались мне громче, чем другим, а цвета ярче. Я шла по жизни не так, как другие». В истории о своем алкоголизме гитарист группы “Who” Пит Таунсенд писал: «Большинство людей, для которых алкоголь становится проблемой, просто от чего-то убегают. Обычно они убегают от своих чувств, а точнее, от силы этих чувств, с которой не могут справиться».
