Потом мы становились в очередь уже внутри здания. Очень часто, прежде чем получить горькую смесь метадона с лимонадом из рук медсестры, надо было сдать мочу на наркотики. Эта процедура тем летом давалась мне с большим трудом, так как обычно после ночной инъекции я была сильно обезвожена. Если мне надо было сдать «подлежащее анализу» количество мочи, то женщина, наблюдавшая за этой аппетитной процедурой, становилась рядом и следила, чтобы я выдавила из себя еще несколько капель мочи. Иногда меня просто спрашивали, принимала ли я накануне наркотики: я не помню, чтобы я когда-нибудь сдавала в том месте «чистую» мочу, и содержание наркотика в ней служило сигналом о том, что мне надо дать лекарство, так как я нуждаюсь в помощи. Такой подход позволял им обходиться с нами, как с человеческими существами, а не с отбросами общества – и надо признать, что это была индивидуализированная терапия, а не бюрократическая рутина.
То было мое первое столкновение с профессиональной «помощью» больным зависимостями: эта система называет тебя «грязным негодяем», если у тебя случается рецидив; эта система априори считает тебя лжецом, вором или еще кем-то хуже, и на усугубление симптомов отвечает не усилением помощи, а наказаниями и изгнанием. В самом деле, после того, как я поняла, что моя программа детоксикации провалилась, я спросила моего консультанта, могу ли я еще принимать метадон для того, чтобы стабилизировать состояние. Но консультант сказал мне, что я слишком недолго принимала героин для того, чтобы получать долгосрочное лечение метадоном, и, кроме того, я принимала слишком много кокаина.
Другими словами, когда стало ясно, что «детоксикация» не удастся, моя проблема оказалась, с одной стороны, «слишком тяжелой» (много кокаина), а с другой – «слишком легкой» (слишком маленький стаж героиновой зависимости). Дальнейшая помощь мне поэтому не полагалась. То есть основанием моего исключения из программы послужило то, что у меня продолжали сохраняться симптомы зависимости. Мне даже не предложили обратиться в какой-нибудь центр реабилитации или центр лечения наркомании – и это несмотря на то, что в то время среди внутривенных наркоманов США свирепствовала эпидемия ВИЧ, а я жила в Нью-Йорке, эпицентре этой эпидемии. Инфицированы были уже почти половина наркоманов в городе; среди них было много моих друзей, с которыми я, возможно, употребляла одни и те же иглы. В любой другой отрасли медицины такое отношение к лечению больных сочли бы недопустимой халатностью.
Самое печальное здесь то, что и в настоящее время положение практически не изменилось: в трети случаев лечения метадоном в таких центрах дают недостаточные его дозы. Но каким бы невероятным это ни казалось, несмотря на то, что я делала себе десятки инъекций в день, несмотря на то, что надо мной висело обвинение в сбыте наркотиков в особо крупных размерах, несмотря на то, что я проходила метадоновую программу избавления от героиновой зависимости, несмотря на то, что после ареста меня исключили из колледжа, я все равно, в глубине души, не считала себя законченной наркоманкой.
Все изменилось четвертого августа. Это был день, когда я поняла, что вот-вот переступлю черту и начну соответствовать разработанным мною критериям наркотической зависимости (должна признать, что я разработала эти критерии для того, чтобы исключить себя из числа наркоманов). Часто говорят, что выздоровление становится результатом внезапного прозрения, которое побуждает наркомана изменить до основания всю свою жизнь, но в реальности, как показывают научные исследования, психологический прорыв – это не самый типичный путь к изменениям, этот путь редко бывает коротким и прямолинейным. В самом деле, проведенные исследования позволяют утверждать, что самые благие намерения заканчиваются реальными действиями только в одной трети случаев даже тогда, когда речь идет не о наркотической зависимости. Научение новым формам поведения всегда требует времени.
Однако мой личный опыт оказался иным. Моя история выздоровления является примером того, что ученый Вильям Миллер назвал «квантовым изменением», при котором люди внезапно и полностью меняют курс – в противоположность более частому сценарию, когда выздоровление происходит в результате постепенного процесса. Возможно, что к тому моменту мой мозг достиг той степени зрелости, когда «исполнительные функции» уже способны тормозить области мозга, порождающие патологическую тягу к наркотикам. Это было откровение, поистине спасшее мне жизнь.
Как бы то ни было, это случилось в один из тех дней, когда я находилась во власти страха, который затмевал мое сознание всякий раз, когда я принимала недостаточно наркотиков. Я больше не получала метадон, а это означало, что мне предстояло вернуться к прежним дозам героина и кокса. Кроме того, меня мучил ужасный страх ломки. Для того чтобы убежать от страха, я вместе с Хизер, подругой одного из знакомых Мэтта, отправилась в Ист-Сайд. На улице было жарко – и буквально, и фигурально. Никто не продавал наркотики. Наконец, мы все-таки обнаружили одного зазывалу, сводившего продавцов и покупателей. Хизер пошла за товаром, я осталась ждать у входа.
Каждый раз, когда я слышала какой-нибудь резкий звук или шум проезжавшего автомобиля, душа моя уходила в пятки, а сердце принималось бешено стучать – я каждый миг ожидала появления полиции. Дело происходило после операции «Выдавливание», когда случилось несколько полицейских налетов на сети распространения наркотиков. В результате этой операции были арестованы многие потребители и дилеры низшего уровня. Улица, на которой я ждала Хизер, была застроена низкими домами, которые казались мне угрожающими из-за своей краснокирпичной схожести. Мне хотелось куда-нибудь спрятаться, мне казалось, что прохожие пристально меня разглядывают, словно я была не слишком удачной частью уличного пейзажа. Я опустила голову и нервно огляделась по сторонам.
Мне вдруг вспомнился сон, виденный мною на предыдущей неделе. Во сне я боролась с инопланетным паразитом, который пытался внедриться в мой мозг. Я видела, как он делал это с другими. Люди, пораженные этим паразитом, начинали превосходно себя чувствовать, приходили в чудесное настроение, но происходило это за счет тотального разрушения их индивидуальной личности. Как только паразит внедрялся в мозг, люди становились его частью и переставали быть самими собой. Я пыталась убежать, но тщетно. Когда моя подруга выдала чудовищу место, где я спряталась, паразит начал поглощать меня. Проснулась я в холодном поту от ужаса и паники. Кажется, этот сон был знаком того, что я готова к каким-то важным изменениям.
Я уже стала волноваться за Хизер, мне начало казаться, что ее арестовали и что я теперь обречена стоять здесь много-много часов на солнцепеке, чувствуя себя все хуже и хуже. Но вдруг из-за угла появилась Хизер. Она шла быстрым деловым шагом, и я поняла, что она купила то, что хотела.
Все пошло криво, когда мы добрались до Квинса. В пакете было несколько разных сортов наркотиков. Уличные поставщики героина помечают свои продукты разными юмористическими и мерзкими названиями вроде «Семеро за жизнь» или «Яд». Разнообразие «брендов» было, однако, нехорошим знаком. Если вы не имеете дело с мошенником, то торговец даст вам товар одного, ну, максимум двух «брендов».
Я высыпала содержимое одного пакета в ложку, как только добралась до кухни. К этому моменту я уже реально плохо себя чувствовала – симптомы абстиненции усиливаются, когда дурь уже у вас в руках, и вы предвкушаете скорое наступление кайфа. Когда порошок начал растворяться, он издавал нехарактерный запах. Я, однако, укололась, правда, без всякого эффекта.
