— Я не против, — сказал Аргур.
— Позволь твою шляпу и посох…
— Нет-нет. Пусть останутся при мне. — Молодой человек подтянул посох поближе к себе. Очень причудливый он у него был. Лоза его, что ли, обвивает, задумалась Бавкида. Юноша так ловко им крутил, что посох был будто живой.
— Боюсь, — сказал Филемон, поднося кувшин с вином, — наше местное покажется вам немножко жидким и чуточку… резковатым. Люди из соседних мест смеются над нами, но, уверяю вас, если привыкнуть ко вкусу, оно вполне пригодно для питья. Мы так считаем, по крайней мере.
— Неплохое, — проговорил Аргур, пригубив напиток. — Как вам удалось научить кота сидеть на кувшине?
— Не обращайте внимания, — сказал Астрап. — Ему кажется, что он остроумен.
— Ну, сознаюсь, это и правда довольно потешно, — сказала Бавкида, подавая фрукты и орехи на деревянной тарелке. — Страшусь думать, что вы скажете о том, как выглядят мои сушеные смоквы.
— На тебе сорочка, а мне не видно. А вот фрукты на этой тарелке с виду вполне съедобны.
— Сударь! — Бавкида игриво шлепнула его и разрумянилась. Вот же странный какой юноша.
Некоторая неловкость, сопровождающая стадию питья и закусок, быстро растаяла благодаря добродушному нахальству Аргура и смешливости хозяев. Астрап, казалось, был настроен угрюмее, и когда они все направились к столу, Филемон положил руку ему на плечо.
— Надеюсь, ты простишь любознательность глупого старика, — проговорил он, — однако, сдается мне, ты несколько задумчив. Можем ли мы помочь тебе?
— Ой, не обращайте на него внимания. Вечно он как в воду опущенный, — сказал Аргур. — Там же гардеробчик себе вылавливает, ха-ха! Но вообще-то ничего такого с ним не происходит, чего нельзя исправить хорошей кормежкой.
Бавкида и Филемон встретились мимолетными взглядами. Так мало чего осталось в кладовке. Кусок соленой свинины, который они припасли к празднику середины зимы, немножко сухофруктов и черного хлеба, полкочана капусты. Они понимали, что, утоли они и вполовину аппетиты двух здоровых мужчин, останутся голодными на неделю. Но гостеприимство священно, а нужды гостей — всегда на первом месте.
— Еще стаканчик этого вина не помешает, — сказал Аргур.
— Ох ты, — проговорил Филемон, заглядывая в кувшин, — боюсь, больше не осталось.
— Чепуха, — проговорил Аргур, выхватывая кувшин, — залейся. — И наполнил и свою чашу, и чашу Астрапа.
— Как странно, — промолвил Филемон. — Готов поклясться, что кувшин и вначале был всего на четверть полон.
— Где ваши чашки? — спросил Аргур.
— Ох, прошу тебя, нам не надо…
— Чепуха. — Аргур откинулся на стуле, взял со столика у себя за спиной два деревянных кубка. — Так… Давайте тост.
Филемон с Бавкидой поразились — не только тому, что вина в кувшине оказалось достаточно, чтобы наполнить их кубки до краев, но и качество его оказалось куда лучше, чем оба могли припомнить. Какое там — если им все это не снится, чудеснее вина они отродясь не пробовали.
В некоем тумане Бавкида вытерла стол мятными листьями.
— Милая, — прошептал ей на ухо Филемон, — тот гусь, что мы собирались пожертвовать Гестии в следующем месяце. Гостей кормить гораздо важнее. Гестия поймет.
Бавкида согласилась:
— Пойду сверну ему шею. Попробуй развести огонь так, чтобы хорошенько пожарить.
Гусь, впрочем, ловиться не желал. Как бы осторожно Бавкида к нему ни подкрадывалась, он всякий раз вырывался, гогоча, у нее из рук. Она вернулась в дом распаленная и расстроенная.
— Судари, простите великодушно, — сказала она, и в глазах у нее стояли слезы. — Боюсь, трапеза ваша будет грубой и невкусной.
— Что ты, тетенька, — сказал Аргур, наливая еще вина всем. — Я вкуснее трапезы не едал вовек.
— Сударь!
— Да правда. Скажи им, отец.
Астрап угрюмо улыбнулся.
— Нас прогнали из каждого дома Эвмении. Некоторые местные ругались на нас. Некоторые плевали нам вслед. Кто-то кидался камнями. Спускал на нас собак. Ваш дом — последний у нас на пути, и вы явили нам одну лишь доброту и дух ксении, который, я уж забоялся, исчез с белого света.
— Сударь, — произнесла Бавкида, ища под столом руку Филемона и сжимая ее. — Нам остается лишь извиняться за поведение наших соседей. Жизнь тяжела, и не все воспитаны в почитании законов гостеприимства, как то подобает.
— Незачем за них извиняться. Я зол, — сказал Астрап, и на этих его словах снаружи донесся рокот грома.
Бавкида заглянула в глаза Астрапа и увидела нечто, перепугавшее ее.
Аргур рассмеялся.
— Не тревожьтесь, — сказал он. — На вас мой отец не сердится. Вами он доволен.
— Выходите из дома, поднимайтесь на холм, — проговорил Астрап, вставая. — Не оглядывайтесь. Что бы ни случилось — не оглядывайтесь. Вы заслужили награду, а ваши соседи — кару.
Филемон и Бавкида встали, держась за руки. Они поняли, что их гости — не обычные странники.
— Кланяться не надо, — сказал Аргур.
Его отец указал на дверь.
— На вершину.
— Помните, — повторил им вслед Аргур, — не оборачивайтесь.
— Ты знаешь, кто этот молодой человек? — спросил Филемон.
— Гермес, — ответила Бавкида. — Когда он открыл нам дверь, я разглядела змей, что обвили его посох. Они были живые!
— Значит, человек, которого он назвал отцом…
— Зевс!
— Ох ты поди ж ты! — Филемон замер на склоне — перевести дух. — Слишком темно, любовь моя. Гроза надвигается. Интересно…
— Нет, милый, оборачиваться нельзя. Нельзя.
Возмущенный враждебностью и бесстыжим нарушением законов гостеприимства, какое выказали ему жители Эвмении, Зевс решил устроить этому селению то же, что он сделал с Девкалионом при Великом потопе. По его велению тучи сгустились в единую тугую плоть, засверкали молнии, ухнул гром и хлынул дождь.
Когда пожилая пара добралась до вершины холма, вокруг бушевали потоки воды.
— Нельзя же тут стоять под дождем, спиной к деревне, — сказала Бавкида.
— Я гляну, если ты глянешь.
— Люблю тебя, Филемон, муж мой. — Люблю тебя, Бавкида, жена моя.
Они обернулись и глянули. Как раз в тот миг великий потоп залил Эвмению, Филемон превратился в дуб, а Бавкида — в липу.
Сотни лет два дерева росли бок о бок — символ вечной любви и смиренной доброты, их переплетенные ветви — сплошь в подарках, оставленных восхищенными паломниками
[244].
