У нее словно открылись глаза, она словно впервые увидела фамильное гнездо. С восторгом разглядела замечательный, двухсотлетней давности фриз, украшающий потолок величественной столовой, элегантную, пусть потрепанную мебель французской работы, дивный старинный фарфор и множество картин, украшавших каждую стену.
В полдень Эмили пришла в кухню выпить стакан воды – и жадно к нему припала, поймав себя на том, что задыхается и так взбудоражена, как бывает, когда очнешься после недоброго, дурного сна. Красота, которая вдруг на нее обрушилась, окружала ее всю жизнь, но осознать ее, обратить на нее внимание отчего-то прежде и в голову не приходило. А теперь наследие, еще день назад представлявшееся камнем на шее, камнем, который хотелось поскорее скинуть, вызывало в ней чувство, более всего похожее на восторг. Этот прекрасный дом, изобилующий редкими, такими красивыми предметами, весь, от подвала до чердака, принадлежал ей!
Ощутив внезапно, что голодна, Эмили заглянула в холодильник и проверила кухонные шкафчики. Ничего. Тогда, подхватив под мышку Фру-Фру, она усадила собачку рядом с собой и отправилась в Гассен. Припарковав машину, преодолела древнюю крутую лестницу и поднялась на вершину холма, где располагались бары и ресторанчики. Села за столик на самом краю террасы и с удовольствием огляделась. Отсюда открывался прекрасный вид на морской берег. Заказав кувшинчик розового и домашний салат, она грелась в лучах послеполуденного солнца, ни о чем не думая.
– Простите, мадемуазель, вы не Эмили де ла Мартиньерес?
Прикрыв рукой глаза от солнца, Эмили повернулась к мужчине, который остановился у ее столика.
– Да, – сухо кивнула она и вопросительно на него посмотрела.
– В таком случае счастлив с вами познакомиться, – он протянул руку. – Меня зовут Себастьян Карратерс.
Не слишком охотно, но Эмили на рукопожатие ответила.
– Я вас знаю?
– Нет, не знаете.
Эмили не могла не отметить, что французский у него хоть и превосходный, но с английским акцентом.
– Тогда позвольте спросить, откуда вы меня знаете? – произнесла она несколько нервозно.
– Это длинная история, которой я надеюсь в свой час с вами поделиться. Вы кого-нибудь ждете? – он указал на пустой стул за ее столом.
– Я… нет, – покачала она головой.
– Вы позволите мне присесть, чтобы я мог объясниться?
И не успела она отказать, как он, отодвинув стул, сел напротив. Теперь, когда солнце не светило в глаза, она рассмотрела, что он приблизительно одних с ней лет, поджар и неплохо, со вкусом одет. По носу и щекам рассыпаны рыжие веснушки; каштановые волосы, теплый взгляд карих глаз.
– Кончина вашей матушки не оставила меня равнодушным.
– В самом деле? – Эмили сделала глоток, и тут хорошее воспитание возобладало, и она предложила: – Бокал розового вина?
– Вы очень добры. – Себастьян сделал знак официанту, тот принес стакан и наполнил его из кувшина Эмили.
– Откуда вы знаете, что моя мать умерла?
– Вряд ли это тайна во Франции, – ответил Себастьян, сочувственно на нее глядя. – Ваша мать была личностью весьма популярной. Позвольте принести вам мои соболезнования. Вам сейчас, наверное, непросто.
– Да, это так, – проговорила она. – Полагаю, вы англичанин?
– Ну вот, вы догадались! – в шутливом ужасе отшатнулся Себастьян. – А я столько трудился, чтобы убрать акцент! Да, я англичанин. Но провел год в Париже, изучая историю искусств. И, признаться, являюсь стопроцентным франкофилом.
– Понятно, – пробормотала Эмили. – Но все-таки…
– Да, конечно, это не объясняет того, откуда я знаю, что вы Эмили де ла Мартиньерес. Что ж, скажу. – Себастьян, интригуя, поднял глаза к небу. – Связь между мной и вами уходит в далекие и смутные времена.
– Мы что, родня? – Эмили вдруг вспомнила вчерашние остережения Жерара.
– Нет, ни в коей мере, – с улыбкой сказал он, – но моя бабушка была наполовину француженка. Я совсем недавно узнал, что она сотрудничала и, более того, даже дружила с Эдуардом де ла Мартиньересом, вашим, я полагаю, отцом, во времена Второй мировой.
– Вот как? – Эмили, о прошлом отца знавшая только то, что он предпочитал о нем не рассказывать, по-прежнему чувствовала неловкость, гадая, чего ожидать от этого англичанина. – Видите ли, я мало знакома с этим периодом жизни отца.
– И я был мало знаком, пока бабушка не рассказала мне, перед самой своей смертью, что в период оккупации она была здесь, в Гассене. И о том, каким героем был ваш отец.
От этого откровения у Эмили перехватило дыхание.
– Да? Я не знала… Вам следует понимать, что я родилась, когда отцу было шестьдесят, больше чем через двадцать лет после войны.
– Я понимаю, – кивнул Себастьян.
– А кроме того, – Эмили глотнула вина, – он был не из тех, кто распространяется о своих подвигах.
– Что ж, Констанс – это моя бабка – определенно была весьма высокого о нем мнения. Она вроде как гостила в его доме в Гассене, в прекрасном старинном шато. Это ведь здесь неподалеку, так?
– Да. – Эмили принесли ее салат. – Поужинаете со мной? – опять из вежливости спросила она.
– Если моя компания вам не неприятна…
– Ну что вы.
Себастьян сделал заказ, и официант удалился.
– Итак, что привело вас в наши края? – поинтересовалась Эмили.
– Хороший вопрос, мадемуазель. Дело в том, что, окончив в Париже курс истории искусства, я решил избрать арт-бизнес своей стезей. У меня маленькая галерея в Лондоне, но большую часть времени я провожу в поисках редких картин. Таких, на которые есть спрос у состоятельных клиентов. На сей раз я приехал во Францию с целью убедить владельца одного полотна Шагала продать его мне. Он живет в Грассе, Грасс неподалеку отсюда, в одной из газет мне попался на глаза некролог вашей матушки, и в памяти всплыло то, что рассказывала мне о своих отношениях с вашей семьей моя бабка. Вот я и подумал, что заеду сюда и взгляну на шато, о котором так много слышал. И потом, местность здесь в любом случае живописная.
– Да, это так, – отозвалась Эмили, совсем обескураженная этим удивительным разговором.
– Значит, мадемуазель, вы живете в шато?
– Нет, – ответила она. От его прямоты ей было не по себе. – Сейчас я живу в Париже.
– У меня там столько друзей! – радостно сообщил он. – Когда-нибудь я рассчитываю пожить во Франции подольше, но сначала нужно утвердить свою профессиональную репутацию дома. Добыть Шагала не удалось, владелец оказался несгибаемым, к сожалению. А ведь если бы удалось, это могло стать первым моим шагом к высшей лиге артдилеров!
– Сочувствую вам.
– Спасибо. Ну ничего, как-нибудь я это переживу. А что, не висит ли у вас в шато какое-нибудь бесценное полотно, от которого вы не прочь избавиться? – с иронией в голосе осведомился Себастьян.
