– Конечно, нет. Напротив! – Эмили затаила дыхание.
– Я думаю, ты не о том беспокоишься. Был у него скрытый мотив жениться на тебе, не было ли, суть в том, что ты несчастна, и важнее этого ничего нет. Характер твоего мужа, вот в чем беда, не представляется мне… – Жан поискал слово, – надежным.
– Но, по словам Алекса, свои дурные наклонности мой муж проявляет исключительно по отношению к нему.
– Алекс слишком добр, на мой взгляд. Не хочет вмешиваться в ваши чувства. И вообще он толковый парень, мне кажется. Может, ты вышла замуж не за того брата? – подмигнул ей Жан.
– Алекс очень умен, это так, – признала Эмили.
– Эмили, я все понимаю, – уже серьезно сказал Жан. – Ты вышла замуж, сделала выбор, ты хочешь, чтобы твой брак был прочным. В данном случае, когда вернешься домой, разумеется, следует поговорить с Себастьяном начистоту.
– Но он, конечно, солжет! Солжет, чтобы защитить себя.
– Что ж, – грустно вздохнул Жан, – вот ты и ответила на свой вопрос. Эмили, если ты понимаешь, что не добьешься от мужа правды, то где надежда на счастье с ним?
Эмили помолчала. Жан прав!
– Мы так недавно женаты, Жан. Разве я не должна дать нам шанс? Я не могу просто так сдаться!
– Да, согласен. В жизни, как правило, ты руководствуешься не сердцем, а разумом, а тут впервые поддалась порыву, и не вини себя в том. Все еще, может быть, обойдется. Только при непременном условии, что он никогда больше тебе не солжет.
– Мне стало бы легче, если бы я все-таки поговорила с твоим отцом, – вздохнула она. – Одно то, что он так сопротивляется, уже подсказывает, что его откровенность причинит кому-нибудь боль.
– Я поговорю с ним завтра об этом, обещаю. Если ты, конечно, сейчас успокоишься.
– Как вы с отцом близки! – не без зависти вздохнула Эмили. – Это такая редкость – теплые отношения!
– Что необычного в том, чтобы считаться с человеком, который тебя вырастил и воспитал, особенно когда он сам нуждается в заботе? Мы с тобой, Эмили, родились, когда наши отцы были в возрасте, а моя мать умерла, когда я был совсем маленьким. Может, из-за того, что я рос с пожилыми родителями, я всем нутром осознал заповедь «чти отца своего».
– Надо же… наши отцы женились так поздно! – подхватила Эмили. – Наверное, так сказалось на них пережитое во время войны?
– Очень может быть. Оба имели случай увидеть человеческую натуру и с дурной стороны. И немало ушло лет, чтобы снова поверить в любовь. Ну, дорогая моя, – Жан подавил зевок, – не пора ли нам спать? Уже поздно.
– Да, – Эмили поднялась поцеловать его в щеку. – Спасибо тебе, Жан. Ты не представляешь, как мне важно твое участие! И прости, что донимаю тебя своими проблемами.
– Вовсе ты меня не донимаешь! Мы же почти семья! – мягко возразил ей Жан.
– Верно, все так.
Утром Эмили опять рано проснулась – с мыслью, что до отлета в Йоркшир осталось всего несколько часов. Сидела в кухне, дожидаясь Жака – и тот наконец спустился. Кивнул ей, когда она протянула ему кружку кофе.
– Как вам спалось, Жак?
– Да никак, – ответил он, поднося кружку к губам.
– Вы уже виделись с Жаном?
– Да. Он зашел сообщить мне, мадемуазель Эмили, о ваших выдумках – отчего у меня не лежит душа рассказывать больше, чем я рассказал.
– Жак, я вас очень прошу! Я должна знать, кто моя двоюродная сестра, понимаете?
– Да понимаю, – и посмотрев на нее, Жак неожиданно хмыкнул. – А ведь вы у нас ох, сочинительница, мадемуазель! Хоть садись да роман пиши! Ведь и впрямь, – кивнул он, – свое единственное дитя Констанс назвала в честь девочки, которую тут покинула.
– Значит, ее дочь, – уточнила Эмили, чтобы удостовериться окончательно, – ее дочь – это не дочь Софи?
– Нет, мадемуазель, не Констанс удочерила Викторию. И хотя из того малого, что я знаю о вашем муже, я бы не очень-то ему доверял, женился он на вас точно не потому, что считает себя наследником вашего состояния.
– Слава богу! – Эмили чуть не расплакалась от облегчения. – Спасибо вам, Жак!
– Ну хоть чем-то я вам помог, мадемуазель, – и он отхлебнул кофе.
А Эмили уже металась между чувством облегчения, что сочиненная ею история не подтвердилась, и чувством вины перед Себастьяном за подозрение в интриганстве.
– Ну тогда, Жак, может быть, все-таки скажете, кто Виктория?
Тот, помолчав, отставил кружку и посмотрел ей в глаза.
– Да, Эмили, вам не терпится это узнать. Но вы рассудите: ведь не ваша жизнь перевернется с ног на голову, а Виктории и ее семьи. Уж если я и решусь заговорить, то скажу ей первой, не вам. Вы меня понимаете?
И, осознав: он втолковывает ей, что Эмили думает лишь о себе, – она опустила голову.
– Да, Жак. Простите меня, пожалуйста.
– Не за что извиняться, мадемуазель. Или я не вижу, зачем вам требуется это знать?
В кухню вошел Жан и сразу почувствовал напряжение.
– Ну что, Эмили, не подтвердилась твоя догадка?
– Не подтвердилась, Жан.
– И как, камень с души?
– Да. – Эмили встала из-за стола, смущенная тем, что отец с сыном стали свидетелями, с какой легкостью пришла она к ужасному выводу, что ее муж – лжец. – Мне нужно идти. – Захотелось побыть одной. Лучше она пару часов посидит в аэропорту Ниццы, подумает. – Простите. – И пошла наверх собирать вещи. Мужчины проводили ее сочувственными взглядами.
– Вот зря она за него вышла, и уже сама это знает, – прошептал Жак. – Может, он и не де ла Мартиньерес по крови, но точно объявился тут неспроста.
– Согласен, зря. Но что поделать, такой был момент – потеряла мать, осталась одна, вот ей и заморочил голову первый встречный.
– Но жизнь преподала ей хороший урок. За этот год она повзрослела, стала сильней.
– Да. Стала еще лучше…
– Я знаю, как высоко ты ее ставишь, – сказал Жак, видя боль в глазах сына. – Но она умница, вся в отца, и чутье у нее верное. Она примет правильное решение и вернется сюда к нам, домой, где ей самое место.
– Хотел бы я быть в этом уверен, – вздохнул Жан.
С плоским дорожным чемоданчиком в кухню спустилась бледная, натянутая как струна Эмили.
– Еще раз спасибо за гостеприимство. Мне пора, но мы очень скоро увидимся.
– Ты же знаешь, мы всегда тебе рады, – сердечно ответил ей Жан.
– Спасибо. – Эмили поставила чемоданчик на пол. – Жак, мне очень стыдно, что я так вас донимала. Конечно, вы один вправе решать, как разумнее поступить. Обещаю, больше я о дочке Софи и Фредерика никогда не спрошу.
Она наклонилась, расцеловала его в обе щеки. Прежде чем она успела отойти, Жак перехватил ее руки.
