Афиней описывает разные виды игры в мяч и дает ученые объяснения названия и происхождения игры, цитируя строки из комедии Дамоксена: «Мальчик, около семнадцати лет от роду, играл в мяч. Он был выходцем с Коса, острова, который порождает богов. Когда он обращался к зрителям, кидал им мяч и ловил его обратно, мы громко аплодировали и кричали: «Какой красивый мальчик! Какое изящество и гармония во всех его движениях!», а когда он заговорил, каждый вскричал: «Чудо красоты! Никогда не видел подобной чарующей грации! Если я еще задержусь здесь, со мной что-то произойдет; и – ах! – вот уже мое сердце томится от любви».
Особую возможность получать удовольствие от наблюдения за танцем, сопровождавшимся вкрадчивыми звуками музыки, особенно сладостной флейты, предоставляли, помимо общественных праздников, пиры и застолья. Греческие застолья, или, как греки их называли, симпосиуме, столь часто описаны и хорошо представлены в литературе, что подробный рассказ о них был бы излишним. Наконец, мы можем обратиться к двум произведениям античности, которые следует прочитать всякому, кто хочет больше узнать о самом духе античной культуры. Это произведения Платона и Ксенофонта, которые дошли до нас под одним названием «Пир». Если утонченное повествование Ксенофонта с его живой правдой и свежестью вводит нас в бытовые условия общества его времени, то интеллектуальная и в то же время легкодоступная философия Платона, с беседами, полными аромата поэзии, о природе любви, всегда будет занимать читателя, если только он не погружен полностью в тривиальности ежедневного быта, и наполнит его сладостным томлением по цветущему веку гуманности, и он всегда будет, по словам Гёте, «всей душой устремляться к земле греков».
Здесь следует упомянуть, что вино в Древней Греции было настолько дешево, что его вполне могли позволить себе даже рабы; что зачастую вина употребляли слишком много; что женщины настолько отдавали должное вину, что во многих местах, например в Массилии и Милете, женщинам запрещалось пить вино и они вынуждены были довольствоваться чистой водой.
На симпосиуме, если он проходил в соответствии с обычаем, употребление вина начиналось лишь по завершении общей трапезы. Обычно выбирался распорядитель, так называемый симпосиарх, или басилевс, чьим распоряжениям должны были следовать собравшиеся. Он решал, в какой пропорции следовало смешивать вино и воду. Естественно, пропорции зависели от интеллектуального уровня гостей.
Среди людей образованных застолье обычно сопровождалось умными беседами, о которых так ярко рассказывают Платон, Ксенофонт и Плутарх. Однако здесь царила полная свобода жестов и шуток, и естественно, когда дар Бахуса оказывал свое воздействие, снимались все ограничения.
Не следует рассматривать эти шутки сквозь призму критики. Плутарх приводит множество такого, что можно считать глупостью, но что доставляло удовольствие гостям в веселом и возбужденном состоянии под воздействием выпитого вина. Нельзя было вносить в так называемые задания чего-либо задевающего участников симпосиума, предлагая, например, спеть косноязычным, или причесываться лысым, или плясать хромым. Так, на одном из симпосиумов, чтобы уколоть академика Агаместора, у которого одна нога была сухая и увечная, предложили, назначив штраф за невыполнение, всем выпить кубок, стоя на правой ноге; когда же очередь давать задание дошла до Агаместора, он предложил всем выпить так, как он покажет; затем, взяв небольшой глиняный сосуд, он всунул в него свою увечную ногу и в этом положении осушил кубок. Все остальные, признав себя неспособными повторить это, должны были уплатить штраф.
Как рассказывает Лукиан, любимым «наказанием» было станцевать голым или трижды пронести на руках флейтиста вокруг зала.
Гостей симпосиума обслуживали главным образом молодые рабы, чье особое умение выражалось в способности преподнести наполненный до краев кубок. В очаровательном «Четвертом разговоре богов» Лукиан описывает похищение троянского царевича Ганимеда и введение в должность виночерпия любимца Зевса, который покорил Зевса тем, как он искусно наполнял и вручал кубок. Если верить Ксенофонту, лучшими в этом умении были персидские виночерпии, которые с неимоверным изяществом подавали кубок, держа его тремя пальцами. Во всяком случае, как замечает Поллукс, этикет требовал, чтобы мальчики, обслуживавшие гостей на пирах, умели подавать кубки, держа их на кончиках пальцев. Прислуживавший мальчик по очереди обходил гостей, наполняя вином их кубки или предлагая им свеженаполненные кувшины с вином и водой. Все, кто знаком с греческими обычаями, может себе представить, что во время таких обходов мальчика нежно гладили и трогали, даже если это явно не подтверждается литературными авторитетными источниками, а также изображениями пластического и живописного искусства. Лукиан, например, говорит (Пир, или Лапифы, 15, 26, 29): «Между тем я заметил, что приставленный к Клеодему мальчик, красавец виночерпий, улыбается украдкой, – я считаю нужным упомянуть и о менее существенных подробностях пиршества, в особенности о вещах изысканных; и вот я стал внимательно приглядываться, чему же мальчик улыбается. Немного погодя мальчик подошел взять у Клеодема чашу, тот же при этом пожал ему пальчик и вместе с чашей вручил, по-моему, две драхмы. Мальчик на пожатие пальца снова ответил улыбкой, но не заметил, по-видимому, денег, так что не подхваченная им монета со звоном покатилась по полу, – и оба они заметно покраснели. Соседи недоумевали, что это за деньги, так как мальчик говорил, что он не ронял их, а Клеодем, возле которого возник этот шум, не показывал вида, что это он их обронил. Итак, перестали беспокоиться и не обратили на это внимания, тем более что никто ничего и не заметил, за исключением, по-моему, одного только Аристенета, который спустя некоторое время переменил прислужника, незаметно отослав первого и дав знак другому, более взрослому, здоровенному погонщику мулов или конюху, стать возле Клеодема. Это происшествие таким образом – худо ли, хорошо ли – миновало, хотя могло повести к великому позору для Клеодема, если бы оно стало известно гостям и не было немедленно замято Аристенетом, который приписал все дело опьянению»; «Это я привел немногое из многих аргументов, чтобы ты уразумел, каким пренебрег ты мужем, предпочтя угощать Дифила и даже собственного сына ему поручив. Неудивительно: учитель приятен юноше и сам от общения с ним получает удовольствие. Если бы мне не было стыдно говорить о подобных вещах, я бы еще кое-что мог присовокупить, в справедливости чего, если пожелаешь, ты сможешь убедиться, расспросив дядьку Зопира. Но не подобает смущать свадебного веселья и говорить худое о других людях, в особенности обвиняя их в столь постыдных деяниях. И хотя Дифил заслужил того, сманив у меня уже двух учеников, но я… я во имя самой философии буду молчать»; «Итак, когда раб, наконец, окончил чтение, взоры всего стола обратились на Зенона и Дифила. Испуганные, побледневшие, они смущенным видом своим подтверждали справедливость Гетемоклова обвинения. Сам Аристенет был встревожен и полон смятения, но, тем не менее, пригласил нас пить и пытаться сделать вид, будто ничего не произошло: он улыбался и отослал раба, сказав, что примет все написанное во внимание. Немного погодя и Зенон незаметно встал из-за стола, так как дядька – очевидно, по приказанию отца – кивнул ему, чтобы он вышел»
[51].
