При этих словах гетера Гимнида с ужасом отворачивается от него.
Гимнида. Фу, Леонтих, постыдись рассказывать о себе такие мерзости и ужасы! На тебя нельзя смотреть без отвращения. Раз ты такой кровожадный, не то что пить, и спать с тобой не буду. Я, во всяком случае, ухожу.
Леонтих. Возьми двойную плату!
Гимнида. Я не в силах спать с убийцей!»
После ухода гетеры Леонтих с Хенидом, понимая, что перегнули палку, решают, каким образом вернуть ее назад, и приходят к выводу, что надо выбирать одно из двух: либо казаться героем и быть ей ненавистным, либо провести с ней ночь, признавшись, что все налгал. Леонтих, подумав, что тяжело и то и другое, выбирает Гимниду, посылая Хенида сказать ей, что Леонтих налгал, но не все.
Четырнадцатый диалог настолько важен для нашей темы, что мы приведем его целиком:
«Дорион. Теперь, когда я стал беден из-за тебя, Миртала, теперь ты не допускаешь меня к себе! А когда я приносил тебе подарок за подарком, я был для тебя возлюбленным, мужем, господином, всем! И вот, так как я прихожу с пустыми руками, ты взяла себе в любовники вифинского купца, а меня не принимаешь. И я простаиваю перед твоей дверью в слезах, между тем как он один проводит с тобой ночи напролет, лаская тебя, и ты говоришь даже, что ждешь от него ребенка!
Миртала. Досада меня берет с тобой, Дорион, особенно когда ты говоришь, будто делал мне много подарков и стал нищим из-за меня! Ну, сосчитай-ка, сколько ты мне дарил с самого начала.
Дорион. Ладно, Миртала, давай сосчитаем. Первое – обувь, что я привез тебе из Сикиона, две драхмы. Клади две драхмы.
Миртала. Но ты спал тогда со мной две ночи!
Дорион. И когда я возвратился из Сирии – склянку финикийского душистого масла, клади две драхмы и на это, клянусь Посейдоном!
Миртала. А я, когда ты уходил в плавание, дала тебе тот короткий хитон до бедер, чтобы надевал, когда гребешь. Его забыл у меня кормчий Эпиур, проведя со мной ночь.
Дорион. Эпиур узнал его и отнял у меня на днях на Самосе – после долгой схватки, клянусь богами! Еще луку я привез с Кипра, и пять сельдей, и четырех окуней, когда мы приплыли с Боспора, сколько это выйдет? И сухарей морских в плетенке, и горшок фиг из Карии, а напоследок из Патр позолоченные сандалии, неблагодарная ты! А когда-то, помню, большой сыр из Гития.
Миртала. Пожалуй, драхм на пять наберется за все это.
Дорион. Ах, Миртала! Это все, что я мог дарить, служа наемным гребцом. Но теперь-то я уже командую первым рядом весел, а ты мною пренебрегаешь! А недавно, когда был праздник Афродисий, разве я не положил серебряную драхму к ногам Афродиты за тебя? И опять же матери на обувь дал две драхмы, и Лиде вот этой часто в руки совал когда два, когда четыре обола. А все это, если сложить, – все богатство матроса.
Миртала. Лук и селедки, Дорион?
Дорион. Ну да. Я не мог привозить лучшего. Разве я служил бы гребцом, если бы был богат? Да я собственной матери никогда ни одной головки чеснока не привез! Но я хотел бы знать, какие у тебя подарки от вифинца?
Миртала. Первое – видишь вот этот хитон? Это он купил. И ожерелье, которое потолще.
Дорион. Это? Да ведь я знаю, что оно давно у тебя!
Миртала. Нет, то, которое ты знаешь, было много тоньше, и на нем не было изумрудов. И еще подарил эти серьги и ковер, а на днях две мины. И плату за помещение внес за нас. Это тебе не патарские сандалии да гитийский сыр и тому подобная дрянь!
Дорион. А того ты не говоришь, каков он собой, тот, с которым ты спишь? Лет ему, во всяком случае, за пятьдесят, он лыс, и лицо у него цвета морского рака. А что за зубы у него, ты не видишь? А сколько в нем опрятности, о Диоскуры, особенно когда он запоет и начнет нежничать – настоящий осел, играющий на лире, как говорится. Ну и радуйся тому. Ты его стоишь, и пусть у вас родится ребенок, похожий на отца! А я-то уж найду себе какую-нибудь Дельфиду или Кимвалию, или соседку нашу, флейтистку, или еще кого-нибудь мне по средствам. Ковры-то да ожерелья и плату в две мины не все мы можем давать.
Миртала. Вот-то счастлива будет та, которая возьмет тебя в любовники, Дорион! Ведь ты будешь привозить ей лук с Кипра и сыр, воротясь из Гития!»
[120]
В пятнадцатом и последнем диалоге показан жестокий результат ревности, которая ведет к диким сценам побоев и разбитым носам. Герой этого диалога – также развязный и грубый воин.
6. Храмовая проституция
«Разговоры гетер» Лукиана позволили нам ближе познакомиться с жизнью и привычками полусвета Древней Греции, много интересных дополнительных деталей можно почерпнуть и из других источников. Например, у Афинея мы читаем (xiii, 573с): «С древних времен в Коринфе существовал обычай, о котором рассказывает в своей книге о Пиндаре историк Хамелий, когда в городе справляли праздник Афродиты, к участию в молебственных шествиях город привлекал как можно больше гетер, впоследствии их стали поставлять в храм богине в качестве жертвенного подношения. Это делалось в память о тех временах, когда персы привели огромную толпу в храм Афродиты, гетеры тоже появились там и молились об освобождении государства, это также подтверждают историки Феопомп и Тимей. Когда после этого коринфяне посвятили богине надпись, сохраняемую до сих пор, на которой были вырезаны и имена гетер, принимавших участие в молебствии, Симонид сочинил следующую эпиграмму: «Эти девушки объединились в благочестивой молитве божественной Киприде, моля о греках и их отважных героях; поэтому божественная Афродита не позволила персидским лучникам обстрелять Акрополь». Отдельные граждане просили Афродиту принять гетер в ее храм».
Афиней приводит пример посвятительного дара победителя Олимпийских игр коринфянина Ксенофонта, который по данному обету предоставил сто девушек в храм Афродиты.
Здесь речь идет или о религиозном даре, или о храмовой проституции. Храмы Афродиты Порне (Афродиты Девки) были в Абидосе, на Кипре, в Коринфе и других местах, и, как отмечает историк Демохар, племянник Демосфена, афиняне даже собственный храм Афродиты посвятили известным гетерам Ламии и Леэне. В Абидосе такой храм Афродиты появился в память о том, как одна гетера напоила и соблазнила стражу неприятеля, захватившего крепость, выкрала ключи и передала их властям, так что защитники могли напасть на спящих стражников и освободить город от врагов.
О храме Афродиты Порне в Коринфе Страбон пишет: «Святилище Афродиты было так богато, что имело больше 1000 храмовых рабынь-гетер, которых посвящали богине как мужчины, так и женщины; и благодаря этим женщинам город становился многолюдным и богател; так, например, капитаны кораблей легко растрачивали здесь свои деньги, и отсюда идет пословица: «Не всякому в Коринф доступен путь». Между прочим, рассказывают, что какая-то гетера в ответ на упреки одной женщины в том, что она не любит работать или прясть шерсть, сказала: «Да, вот такая я, а все же за это короткое время я успела сокрушить уже три ткацких станка»
[121].
