Это базовое подсознательное ощущение слабости — ключ к пониманию роли российского национализма во время войны. Большинство национальных движений во многом опирается на факт или видимость того, что государство сохраняет социально-экономический порядок, систематически ущемляющий коренную национальную группу. Кампания против враждебных меньшинств показывает, что российские националисты были способны ощутить себя как раз в такой ущемленной ситуации и поэтому разработали радикальную национально-освободительную программу, бросавшую вызов легитимности имперских элит, космополитичной и многонациональной имперской экономике и даже непосредственно имперской государственной структуре. Эта кампания с ее освободительным экономико-националистическим содержанием представляла собой, возможно, самую динамичную и внятную демонстрацию активности российского национализма в позднеимперский период, и это предполагает, что к российскому национализму стоит отнестись как к более серьезной силе на финальном этапе существования старого режима.
В этом отношении Османская империя представляется самым близким к российскому варианту государством для сравнительного анализа
[183]. В обоих случаях имперский режим (время от времени неохотно реагировавший на общественное давление) избирал радикальную экономическую националистическую мобилизацию против иностранных и успевших ассимилироваться коммерческих диаспор. В обоих случаях столь активно проводимая мобилизация подрывала общественный порядок, обостряла межнациональные конфликты и способствовала падению старых режимов
.
Практически в каждом аспекте реализации националистической кампании власти стремились передать отчужденное имущество или коммерческие предприятия прежде всего русским владельцам. Но нередко это вело к непредсказуемым последствиям. Фактически общественная мобилизация против широко разбросанных по империи вражеских меньшинств усиливала не общеимперский, а территориальный национализм. Нацеливаясь прежде всего на представителей немецкой, ряда иностранных и еврейской диаспор, более всего активных в окраинных пограничных областях империи, царский режим поощрял другие местные национальные меньшинства за счет их высылаемых соседей, что формировало своеобразную тенденцию в национализации данных районов. Это было так же верно для новых государств Восточной Европы, где национализация и аграрная реформа проходили легче, если местные элиты не принадлежали к «титульной» нации
[184]. То же можно констатировать и щя Советского Союза, который оказывал существенную поддержку местным национальностям, но во времена международной напряженности 1930-х гг. и особенно во время Второй мировой войны сменил тактику на репрессивную в отношении многих из тех национальных групп, которые уже подвергались давлению в период Первой мировой войны
. Во всех этих случаях национализирующие выступления и устремления соединялись в горючую смесь с международной напряженностью и нестабильной обстановкой военного времени, что способствовало применению радикальных государственных мер. Взрыв российского экономического национализма во время войны не остался без последствий при большевиках. Первая мировая война много поспособствовала слому довоенных мировых финансово-хозяйственных связей и весьма значительно повлияла на переход многих стран к большей экономической автаркии и самоизоляции. В случае СССР этот переход был самым определенным и примечательным. С отказом от идеала мировой революции и поворотом к «социализму в отдельно взятой стране» в качестве идеологии промышленного развития советский режим избрал чрезвычайную форму экономической автаркии, ликвидировал последние иностранные предприятия, работавшие на советской территории, произвел чистки иностранцев, технического персонала, управляющих и инженеров, обвинив их в шпионаже, и вообще начал практически военную мобилизацию местных сил с целью ускоренной индустриализации
. С тех пор утверждалось, что марксизм-ленинизм завершил диалектическую трансформацию марксизма от идеологии, провозгласившей международный пролетариат основной движущей силой исторического процесса, к новой идеологии, прежде всего стремящейся к освобождению и развитию сравнительно отсталых наций, т.е. фактически «марксизм-ленинизм стал одним из вариантов национализма»
. Вовсе не является аномальным то, что коммунизм XX столетия имел наибольший эффект не в промышленно развитых, а скорее в отстающих странах, выступая в качестве идеологии антиимпериалистического национального освобождения, т.е. программы мобилизации развивающихся стран против натиска международного капитала и транснациональных корпораций и модели изоляционистского развития экономики. Корни этой фундаментальной черты советской системы гораздо легче обнаружить в российском славянофильстве и народнических традициях с их постоянной оппозицией экономически развитому капиталистическому Западу, чем в классическом марксизме
. Если советская система гораздо в большей степени, чем принято считать в историографии, обязана экономическому национализму, то появление этого вида национализма во время Первой мировой войны становится важнейшим формообразующим эпизодом, демонстрирующим всю его разрушительность. В любом случае теперь, когда Советский Союз уже стал историей, а современная Россия изо всех сил пытается снова интегрироваться в международную экономику, становится еще более очевидным, что один из переломных моментов XX столетия наступил именно тогда, когда эти связи были оборваны.
Во время Первой мировой войны постоянное давление общества и армии вынудили старый режим России сделать выбор — сначала неохотно, а затем с энтузиазмом — в пользу радикальной кампании, оснащенной мощным набором «истинно русских» экономических националистических лозунгов и планов. Все изложенное в этой книге побуждает к серьезному переосмыслению роли российского национализма и вообще факторов радикализации и «национализации», столь характерных для Великой войны, в ситуации, сложившейся в России при распаде старого режима и зарождении нового строя.
ИСТОЧНИКИ И БИБЛИОГРАФИЯ
Архивные источники
Архив внешней политики Российской империи (АВПРИ), Москва
Ф. 133 — Канцелярия министра иностранных дел Ф. 135 — Особый политический отдел Ф. 140 — Отдел печати и осведомления
Ф. 155 — II Департамент (Департамент внутренних сношений) Ф. 157 — Правовой департамент Ф. 160 — Отдел о военнопленных Ф. 323 — Дипломатическая канцелярия при Ставке
Ф. 340 — Коллекция документальных материалов из личных архивов чиновников МИД. Оп. 610 (Б.Э. Нольде)
