В Москву своему начальству Берзин позвонил из кабинета начальника отдела полиции в Тамани, куда его привел Вязников. Майор сидел напротив и смотрел на Берзина, подперев подбородок кулаком.
– Я предлагаю все же, как минимум, дождаться результатов вскрытия, – говорил Берзин в трубку. – Вот и местные товарищи обещали повлиять и организовать вскрытие тела в ближайшие часы.
Майор кивнул головой с улыбкой, подтверждая, что об этом он уже позаботился. Он не слышал, что отвечает руководитель Берзина в Москве, но понимал, что там, в главке, не понимали упорства подполковника. И верили ему, и разрешали заниматься этим бесперспективным делом лишь потому, что верили в оперативное чутье и опыт Берзина.
– Да, порезов на теле нет, – продолжал настаивать подполковник. – Но такое количество крови на лезвии ножа говорит прежде всего о том, что порез или порезы получил другой человек. И только найдя его, я могу вам точно сказать: несчастный случай мы имеем или убийство. Это первое. Второе, мне нужно немного времени на разработку девушки, с которой целовался на мосту Лужников. Слишком уж подозрительная цепочка получается: у Губаря пропал нож, этот нож в крови был найден на месте предполагаемого падения в воду Рогова. Пустовой, который присутствовал на вечеринке, на которой пропал нож, имел тесные отношения с Екатериной Сташко. И следом эта же Сташко меняет возлюбленного и целуется опять же на предполагаемом месте преступления с другим человеком. Да-да, на том месте, где мог еще лежать нож, как улика в совершении преступления. Что? Почему она целовалась там именно с Лужниковым? Причины две: с Пустовым нельзя, чтобы не светить его в этом деле. Кто-то мог заметить, как он украл нож Губаря. Вторая причина, она могла с ним не просто целоваться, но и в процессе этого выяснять, заметил ли кто, что нож взял на вечеринке Плужников. Да-да, в таком случае мы имеем дело не с завербованной девицей, которой пообещали деньги за участие в операции, а с опытным агентом некой иностранной разведки, подготовленным оперативником. А этот факт, извините, говорит уже о многом.
– Ну? – осведомился Вязников, когда Берзин положил трубку. – Говорят, что натяжек много в твоей теории?
– Да… – задумчиво проговорил Берзин, – натяжки, натяжки. Ты вот что, Олег Сергеевич. Организуй-ка пока через участкового распространение по стройке информации, что тело Рогова нашли, что это несчастный случай. И я буду ходить тут по мосту понурый, как будто по шее от начальства получил за этот несчастный случай. Я же все-таки тут по вопросам охраны труда и техники безопасности.
Свет фонарей с Приморской улицы на окраину почти не попадал. Линия частных одноэтажных домов под кронами старых фруктовых деревьев притихла на самом берегу и жила, казалось, своей жизнью. Ее не касалось живое движение автотранспорта, свет рекламных огней, не касались огни прожекторов и строительный шум Крымского моста. Окраина Керчи как будто замерла в тихом провинциальном покое еще прошлого века. Где-то там гудели заводы, в своем неугомонном движении жил своей жизнью порт, а здесь, на древней рыбачьей окраине одного из самых старинных городов Крыма, было тихо и спокойно.
Большаков торопился. Черная спецназовская куртка, такие же брюки, заправленные в высокие берцы, делали его почти невидимым в темноте южной ночи. Сказывался и большой опыт, позволявший оставаться невидимым там, где это было нужным. Офицер двигался вдоль заборов и замирал, когда слышал голоса или шаги людей. Дома были разными. Были тут и современные коттеджи, выросшие уже после того, как полуостров вернулся в «родную гавань» и стал частью России, было множество домов из белого керченского камня, сложенных даже не в XX, а в XIX веке. А может быть, и раньше, как гордо поговаривали многие жители этой окраины.
Вот и нужный дом. Большаков остановился, присматриваясь к шаткому, потемневшему от времени деревянному забору. Потом, взявшись одной рукой за доску, легко перемахнул через него, оказавшись во дворе. Снова прислушиваясь, он двинулся к дому. Темные окна. Ни звука, ни света. У второго окна Большаков остановился, сунул руку за пазуху и тут же тихо ойкнул, ругнувшись. Вытащив из-под куртки роскошную алую розу, он пососал уколотый шипом палец, усмехнулся и тихонько постучал в окно.
Он заметил в темноте за стеклом фигуру девушки в белой ночнушке. Вот ее рука коснулась окна, и створка распахнулась.
– Привет Оксанка! – прошептал Большаков, протягивая девушке цветок. – Спишь уже?
– Ой, Андрей! – громким шепотом отозвалась девушка и приняла цветок. – Откуда ты? Какая прелесть… а пахнет как! Ты с клумбы в розарии ее срезал, да? Только там такие чайные розы растут.
– Да какая разница, – рассмеялся офицер. – Главное, что я достал и принес тебе это душистое чудо. Цветом твоих губ, запахом твоих волос…
– Перестань, – тихо засмеялась Оксана счастливым голосом. – Какие глупости ты говоришь, а еще военный! Я тебя не ждала сегодня, ты говорил, что у вас учения будут на несколько дней.
– Вот закончили раньше срока, и в благодарность от моего начальства меня отпустили до утра в город. Моя хорошая, – голос Большакова стал мягким, – одевайся, пойдем на берег. Там так красиво сейчас. И море такое спокойное. Как будто спит и вздыхает во сне.
– Ой, я боюсь, папка придет сегодня рано. Они должны свой баркас закончить чинить. Сейчас я.
Девушка исчезла в окне, и Большаков опустился под ее окном прямо на землю. Да, отношения с будущим тестем у него явно не складывались. Не хотел старый рыбак прощать того казуса, который произошел два месяца назад. Большаков на катере был в море в зоне строительства моста, когда к опорам вдруг пошел рыбацкий баркас. На сигналы он не отвечал, курса не менял. Спецназовцы имели полное право открывать огонь, но Большаков приказал взять рыбаков «на абордаж». Интуиция ему подсказывала, что на баркасе просто какая-то поломка, но лишняя тренировка его бойцам не помешает. Да и рыбакам стоило лишний раз преподнести урок. В воспитательных целях, конечно. Не то место в море, где можно так ротозейничать!
Так и оказалось. Когда с подлетевшего к борту баркаса вверх полетели крючья и натянулись лини, когда вооруженные спецназовцы в мгновение ока взобрались на борт, там оказался лишь один пожилой рыбак и паренек в грязной тельняшке и по локоть перепачканный в моторной смазке. Лихие боевые пловцы, которых Большаков не успел остановить, быстро положили обоих членов экипажа на палубу носом в пропахшие рыбой доски.
Поднявшийся на борт последним командир остановил доклад подчиненных, поморщился и велел поднять рыбаков на ноги. Ох и наслушался он тогда от Кузмича! Какими только крепкими словами он его не поливал, отослав мальца в моторное отделение. И за то, что опозорили его, старого, перед пареньком, и за то, что, напялив военную форму и взяв в руки оружие, здоровенные лбы глумятся над гражданским населением, которое они призваны защищать. И все дальше в таком же духе.
Большаков безуспешно пытался унять старика, отпустив своих бойцов, прятавших веселые смешки в кулак. Перебрав все извинения, которые ему только пришли тогда в голову, он попытался объяснить рыбаку, что в зоне стратегического объекта так вести себя на судне нельзя. Но старик не унимался. Большаков не стал задерживать судно, хотя и имел на это право. А потом, спустя буквально пару дней, он познакомился в Керчи на вечерней набережной с красивой девушкой Оксаной. И влюбился в нее с первого взгляда. И закрутилось у них, завертелось, как только это бывает в молодости.
