Конечно, как всякий невр, он умеет обходиться без еды по
несколько дней, но все ж после такого обеда...
Остальные невольники, как и он, спали там же, где трудились.
Лишь двух-трех он видел, когда те рано утром таскали бадьями воду наверх к
женщинам, но затем и эти бедолаги отправлялись крутить колеса. Таргитай слышал
треск, расщелкивание камешков, глухое постукивание массивных жерновов.
Он заметил, что когда невольники возвращались из женских
палат, у многих кровоточили спины, исхлестанные так, что кровь стекала по
ногам.
Снились ему поляны, хлев, стога сена, а когда открыл глаза,
он в самом деле лежал на охапке сена. Удивленный, поднялся, огляделся, не сразу
вспомнил, что Мрак и Олег что-то задумали, а ему пришлось ухаживать за конями,
где, не дождавшись возвращения друзей, и заснул.
— Ну и ладно, — сказал он с обидой. — Ну и скрытничайте...
Все-таки свежую воду в конюшню таскал с тяжелым сердцем.
Прошло еще два дня, за все время Олега больше не видел, а
Мрак пробегал мимо по двору, одним махом одолев все десять мраморных ступеней и
пропадал внутри дворца.
На душе стало так горько, что он сел прямо на охапку сена,
поплакал чуть, пальцы сами по себе поискали дудочку за пазухой, не нашли.
Мелькнула слабая мысль, что хорошо бы вырезать новую, нужно только отлучиться в
лес, там орешник прямо у подножия холма, но чувствовал себя таким голодным и
брошенным, что погрустил, потом вытер слезы, начал намурлыкивать новую песенку,
что уже дня три вертелась в душе, толстая и бесформенная, как облако, из
которого то блеснет золотая чешуйка золотой рыбки, то на миг покажется красная
игла диковинного зверя, то мелькнет девичий платок...
Он сам не помнил, как тихонько запел, стараясь никого не
потревожить. Пел, не чувствуя под пальцами привычных дырочек, не чувствуя
теплого дерева, но все же пел, потому что пелось как в радости, так и в горе,
не поется только после сытого обеда, тогда вообще никто не поет, а только
горланят, а сейчас горько, и он поет что-то горькое, невеселое...
В сторонке глухо бухнуло. Когда он обернулся, там разгибался
Мрак. Лицо перекосилось, спина закостенела, слишком долго бегал в волчьей
личине. Оборотень был худ, черные волосы, слипшиеся от пота, висели грязными
сосульками. На заострившемся лице глаза прятались под выступившими, как навесы
скал, надбровными дугами, Таргитаю они показались двумя зверьками в глубоких
норах.
— И ты при деле? — сказал он сипло. — Ну и хорошо...
— Мрак, — прошептал Таргитай. — Что мы делаем?
— Ты чистишь коней, — ответил Мрак. — Олег высматривает
врагов, а я в лесу целыми днями...
— Нет, я хотел спросить, зачем?
— Как зачем? — не понял Мрак.
— Ну да. Ты ловишь зверей, Олег летает... Зачем?
— Не говори дурости, — прервал Мрак нетерпеливо. Он
беспокойно оглянулся. — Мы, наконец-то, получили то, к чему шли.
— Что?
— То, что нам хочется, — объяснил Мрак. — Ты все еще не
понимаешь, что это и есть счастье! Счастье служить таким красивым, мудрым и
благородным женщинам. Счастье подчиняться им. Счастье делать для их все, что
они пожелают... и даже больше, если я смогу такое придумать, чтобы их
обрадовать еще больше.
— Мрак! — воскликнул Таргитай в страхе.
— Эх, не понимаешь, — сказал Мрак сожалеюще. — Служить — это
счастье!.. Это... это самое главное. А служить этой царице, лучшей из всего,
что создано Родом, это вообще высшее, до чего мы смогли доползти!
— Мрак, что ты говоришь!
— Ты дурень, Таргитай, вот и не разумеешь. Как никогда не
разумел ни умных речей, ни простых, ни даже дурацких. А раз не разумеешь, как
не разумел, то просто поверь. И делай то же самое, что и мы.
— Но я не умею летать! — взмолился Таргитай. — И даже волком
не могу...
Мрак двинул плечами:
— Навоз убирать можешь? Вот и чисти конюшни.
Глава 41
Да, он чистил конюшню, убирал перепрелое сено, соскребал
грязь, а есть хотелось все сильнее, и наконец восхотелось так, что уже ни о чем
больше не мог думать.
Он отдирал с пола присохшие каштаны, когда отворилась дверь,
вошли женщины, веселые и смеющиеся. Молодые и красивые, пахнущие настолько
здорово, что Таргитай сразу ощутил себя в весеннем лесу, когда цветут молодые
яблоньки, у них запах особенно нежный и чистый. Их было четверо, одна сразу
отправилась за своим жеребцом, красавцем гнедым с огненными глазами, а трое
ждали, рассматривали Таргитая. Он застыл, стоя на коленях и глядя на них снизу
вверх.
Одна засмеялась:
— Смотрите, он так и стоит с открытым ртом!
— Засмотрелся...
А другая подошла к Таргитаю вплотную, сказала громко:
— Надо осчастливить раба!
— За его глупые глаза и раскрытый рот?
— Именно за раскрытый...
Таргитай смотрел во все глаза, а она, поставив ногу ему на
плечо, быстро задрала платье. Он ахнул, горячая струя, зловонная и мощная,
совсем не девичья, ударила ему в лицо. Женщины хохотали, четвертая тем временем
вывела коня, подруги оставили Таргитая, пошли хлопать жеребца по крупу, дергали
за гриву, так и ушли, хозяйка жеребца уже сидела в седле, а Таргитай провожал
их остановившимися глазами.
С головы текло, волосы слиплись, от них мерзко пахло.
Волчовка собралась сосульками, смердела. Даже в сапогах чавкало и хлюпало. От
портков смердело, как из гнилого болота.
Глотая слезы унижения и несправедливой обиды, он забрался в
дальний угол, торопливо разделся и долго оттирал себя пучками душистого сена,
оттирал одежду, а когда пришла ночь, прокрался к колодцу и так долго мылся
ледяной водой, что весь покрылся пупырышками, Мрак бы не поверил, долго и
старательно стирал и перестирывал, промыл несколько раз сапоги, как не делал и
сам Мрак, а когда вернулся в конюшню, вычистил, набил в оба сапога на ночь
пахучего сена, чтобы до утра вобрали вонь, а взамен пропитали лесными запахами.
Есть хотелось так мучительно, что не то, что заснуть, не мог
веки смежить, перед глазами то вставал накрытый стол с яствами, то
представлялся жирный гусь на вертеле, прямо над раскаленными углями.
Еще старый Боромир как-то говорил, что певец чем голоднее,
тем лучше поет, а сытый и довольный — не только не певец, не воин, и даже не
волхв, но даже и человек только наполовину, а наполовину вовсе свинья лесная.
Он чувствовал, что впервые жить не хочется вовсе. Еще одна
из женщин пришла за конем, и хотя все было хорошо, конь в порядке и сыт, она
просто ни за что отхлестала по щекам, а когда вскочила на коня, еще щелкнула по
спине плетью.
