Таргитай долго смотрел вслед, губы дрожали, а на глазах
стояли злые слезы. Вернувшись, выплакался, пожаловался коням, а потом тихонечко
запел, остро жалея, что с ним нет его дудки.
Песня шла плохо, без дудки совсем не то, но все же душу
как-то освободил, стало чуть легче. В дальней стене скрипнуло, обозначился
квадрат темного неба с яркими звездами. На пороге стоял, залитый светящимся
ядом лунного света, человек.
Таргитай поперхнулся, вскрикнул тихонько, еще не веря
глазам:
— Олег!.. Олег?
Человек сделал ему знак подойти, Таргитай побежал, сшибая
углы конских ясель. Разбуженные кони недовольно фыркали, всхрапывали, лягались
спросонья, крепкое дерево глухо стонало под крепкими копытами.
В лунном свете Олег выглядел исхудавшим, изможденным. Когда
Таргитай подбежал вплотную, он со страхом и жалостью понял, что Олег в самом
деле настолько худ, что просто дивно, как сумел истощиться всего за три дня.
Разве что не жрет, а носится под облаками с утра до вечера, а потом с вечера до
утра.
— Олег, — проговорил Таргитай со страхом. — Ты у нас умный,
скажи мне правду.
Глаза Олега запали, как у Мрака, скулы заострились, едва не
дырявя сухую кожу. Призрачный свет падал сверху, надбровные дуги блестели, а
глазные впадины казались бездонными пещерами.
— Какую?
Даже голос у него был сиплый, осевший, словно уже разучился
говорить, а только каркал или скрежетал клювом.
— Что стряслось, Олег? Мне страшно.
Лицо Олега было неподвижное, он с нетерпением оглянулся,
поднял голову и коротко взглянул в звездное небо. Таргитай видел, что волхв
едва удерживается, чтобы не обратиться в птицу и снова не взмыть в темное небо,
носиться там, заметая звезды...
— Ты должен быть счастлив, — сказал он твердо.
— Почему?
— Мрак счастлив, я тоже счастлив. А тебе для счастья всегда
надо было меньше, чем нам.
Таргитай уронил голову, прошептал потерянно:
— Но я почему-то не счастлив. Даже очень несчастлив.
— Дурак!
— Дурак, — согласился Таргитай послушно. В глазах защипало,
он вытер рукой слезы. — Но я всегда был дураком! Но вы меня не бросали.
Олег снова нетерпеливо оглянулся:
— И сейчас не бросили. Мы все трое служим великой и мудрой
царице Алконост.
— Мудрой? — вскрикнул Таргитай горестно. — Почему мудрой?
Олег зло оскалил зубы, на исхудавшем лице это выглядело
страшно, а лунный свет высветил клыки, сделав их похожими на волчьи:
— Не просто мудрой, а самой мудрой! Тебе, дураку, не понять.
Но остерегись так говорить о ней.
Глаза его горели настоящим бешенством. Таргитай отшатнулся,
показалось, что Олег вот-вот ударит.
— А мне что делать, Олег?
— Служить! — отрезал Олег люто.
— Зачем?
Огромный кулак мелькнул перед ним так быстро, что Таргитай
сперва ощутил боль, затем горячее и соленое во рту, а лишь тогда сообразил, что
это Олег ударил его зло и безжалостно.
— Запомни, — приказал Олег холодно. — Запомни! Второй раз
повторять не буду. Просто убью. Запомни, что мы все трое живем лишь затем,
чтобы служить Алконост. Это счастье — служить ей! Счастье — ловить каждое ее
желание, угадывать даже и тут же бросаться выполнять. Понял?
Таргитай вытер кровь с разбитой губы, прошептал:
— Понятно.
— Ни черта ты не понял, — бросил Олег презрительно. — Ты
просто запомни!
— Запомню, — пообещал Таргитай. — Я все запомню.
Олег повернулся спиной и пошел к выходу, уже начиная
разбегаться для прыжка в воздух. На исхудавшей спине лопатки ходили, как лезвия
широких топоров, едва не прорывая кожу. Он весь был перевит тугими жилами, под
кожей не осталось уже и капли простого мяса.
Внезапно Олег остановился, круто развернулся. Лицо его было
в тени, но глаза блеснули красным, как у огромной летучей мыши:
— Таргитай!
— Я здесь, — крикнул Таргитай из конюшни.
Он высунулся, пальцы его бережно ощупывали разбитый рот,
быстро напухающие губы.
— И еще одно, — предупредил Олег люто. — Если еще хоть раз
заиграешь... или запоешь... я просто убью тебя.
— Олег!
— Убью, — повторил Олег с неожиданной яростью. — Просто
убью. Без предупреждений.
Он повернулся, пал на каменные плиты, Таргитай снова не
увидел момент превращения, темно, но из бесформенной массы взметнулась та самая
страшная птица с красным гребнем, теперь совсем темным.
У Таргитая сердце оборвалось, в груди стало холодно и одиноко.
Он сглотнул кровь, во рту все еще солоно, а губа лопнула, в глазах
затуманилось, затем по щекам побежало горячее, попало на губы, защипало, снова
соленое, и он понял, что горькие слезы смешиваются с кровью из разбитого рта.
Почти не понимая, что делает, да и зачем понимать дураку, он
потащился в конюшню, где добрые кони, ни один не лягнул, даже не обругал...
Прошло еще два дня. Кормили все хуже, иной раз забывали
бросить даже сухарик. Он терпел, иногда плакал втихомолку. Кони его жалели, а
он, привязавшись к ним, всегда подсыпал свежий овес, менял воду, чистил и
скреб, расчесывал гривы и хвосты.
Иногда коней разбирали всех, а когда возвращали, от коней
пахло потом и кровью. На седлах и попонах он тоже находил пятна крови, но
женщины, судя по их песням, возвращались с этих грабежей все целые, а кровь
явно была чужая.
На сердце стало так тяжко, что руки в который раз пошарили
за пазухой в поисках дудочки, но нащупали только ровные валики мускулов живота,
что тоже стали мельче, исхудал.
Он бы стерпел, если бы не настырное пение, что доносилось то
из дворца, то со стены, то вовсе чуть ли не из леса. Но опустилось солнце, на
темнеющем небе начали появляться звезды, словно выныривая из синевы, а сладкий
напев не прерывался... ему же так хотелось есть, хоть обгорелую корочку хлеба,
что спать не мог, хотя кони всхрапывали успокаивающе, чесались и сопели
уютно...
Напев начал рождаться сам по себе, он только мычал сперва и
раскачивался, потом стали появляться слова, как эти звезды на небе, а потом
слов стало много, хоть и меньше, чем звезд, мелочь не нужна. Таргитай оставил
самые яркие, они вспыхивали и жгли ему душу, заставляли сердце биться чаще, а
голодный желудок притих, устыдился, ведь на свете есть вещи важнее, чем
набивать брюхо...
