– Mamma mia! – еле переводя дух, воскликнула Изабелла. – Ну и погодка!
Она была почти одного роста с профессором, сквозь запотевшие очки он видел прямо перед собой ее лицо, залитое водой. Тушь с ресниц растеклась под глазами. Профессору стало смешно.
– Вы могли бы поступить в качестве экспоната в зоопарк Центрального парка. Сейчас вы похожи на медвежонка панду, – сказал он.
– А у вас такой вид, точно вы вообще ничего не видите!
Изабелла Сарти так и прыснула, а за ней рассмеялся и он, и они корчились от смеха и никак не могли остановиться. На них вдруг накатила волной сумасшедшая жажда жизни и понесла, и вскоре, когда они, отсмеявшись, очутились друг против друга в павильоне, кроме туши для ресниц, размазанной оказалась и помада на губах Изабеллы.
После того неожиданного поцелуя в Центральном парке Нью-Йорка, вслед за которым из уст Изабеллы вырвалось испуганное «Ах, а как же Леандро!», оба уже не могли жить друг без друга. Таким образом, эти дни проходили не только под знаком теорий Вирильо о скорости и катастрофах – катастрофа уже произошла, причем со скоростью света, – но и сопровождались несмелым стуком в дверь гостиничного номера и такой страстью, которая уж точно скорее соответствовала бешеному ритму современного мира, чем теоретическим выводам Вирильо. И после того как в последний день заседаний конгресса Изабелла в восхищении замерла перед картиной Огюста Кота, репродукцию которой из музейной лавки ей затем подарил Бошан и которая теперь висела на двери ее кабинета на философском факультете, где ее с каким-то нехорошим и, как оказалось, вполне оправданным чувством рассматривала потом Нелли, оба наконец поняли, что пора подумать о будущем и легализовать отношения, которые они со всяческими предосторожностями продолжали поддерживать в Париже.
Болезнь профессора случилась очень кстати, так как в часы, проведенные с ним в пропахшей ментолом и лимоном спальне, Изабелла приняла печальное решение расстаться с женихом («бедный, бедный, Леандро!»). Но представить себе жизнь вдалеке от своей многочисленной семьи она тоже была не в состоянии.
– Пойми меня, дорогой, я не могу остаться в Париже! – сказала она, глядя на него огромными умоляющими глазами. И что поделаешь – этим глазам ни в чем невозможно было отказать. – Семья – это все-таки семья!
Хотя насчет семьи Бошан был иного мнения и в душе не разделял ее энтузиазма, он все же стал прощупывать почву, чтобы устроиться преподавателем в Болонский университет. А так как удача хоть и не всегда, но довольно часто оказывается на стороне влюбленных, а профессор вдобавок заработал себе превосходную репутацию в ученом мире, его согласились принять на преподавательскую должность с осени следующего года. Оставшееся до тех пор время решено было использовать для переезда и изучения итальянского языка, который пока что был знаком профессору только в части любовного лексикона.
Разумеется, его немного пугала необходимость объявить новость, эффект которой будет подобен разорвавшейся бомбе. Ангина подарила ему небольшую отсрочку, но теперь настало время, когда больше нельзя было откладывать необходимые переговоры, в ходе которых он должен был сообщить о своем уходе. Сегодня в полдень у него уже было назначено собеседование с деканом. Отступать было поздно. В пятницу на праздновании Рождества они с Изабеллой собирались объявить о своих отношениях всем остальным. А потом он будет отмечать Рождество в доме своей будущей жены за большим застольем, в котором примут участие ее многочисленные и многоречивые родственники. Вот что творит с человеком нежданно-негаданно обрушившаяся любовь! Профессор Бошан не переставал этому удивляться.
Профессор Бошан покачал головой и погрузился в изучение бумаг, скопившихся у него на столе. Разумеется, он будет скучать по своей команде, в первую очередь по мадемуазель Делакур, своей лучшей и самой способной студентке, которая писала у него магистерскую диссертацию и в которой он за то время, что она у него работала, так толком и не разобрался. Он испытывал почти отеческое чувство ответственности в отношении этой очаровательной девушки, которая, словно добрая фея, всегда была рядом, когда это требовалось. Тихая вода означает глубокий омут, в ее случае он был в этом уверен. Чересчур серьезна для своего возраста, но стоит ей улыбнуться, как все вокруг озаряется светом. Вот что он скажет ей на прощание: чтобы она почаще улыбалась!
Осторожный стук в дверь пробудил его от задумчивости. Бошан поправил очки и поднял голову от бумаг.
7
– А-а-а, мадемуазель Делакур! Входите, входите! Я как раз о вас подумал.
Профессор отложил документ, который только что просматривал, и сделал знак Нелли подойти ближе. Он сидел перед стеллажом во всю стену, уставленным книгами, и, казалось, был в превосходном настроении.
– Bonjour, Monsieur Beauchamps!
[40] Как хорошо, что вы снова здесь! – Улыбаясь, Нелли быстро подошла к столу. То, что профессор только что думал о ней, показалось ей добрым предзнаменованием. – Вы правда уже совсем поправились?
– Да, я прекрасно себя чувствую, – правдиво ответил Бошан. Ему и впрямь редко когда в жизни бывало так хорошо, как сейчас. – Прошу вас, садитесь, пожалуйста! – предложил он, кивнув на кресло перед своим столом, и его взгляд с удовольствием остановился на ассистентке, которая сегодня выглядела особенно миловидной.
Нелли села. За несколько минут до прихода она проверила в зеркале свой внешний вид. Малиновое платье с круглым вырезом, на ширину ладони не доходившее до колен, маленькие висячие сережки, симпатично покачивающиеся при каждом движении головы, блестящие каштановые волосы до плеч, слегка завившиеся на концах от царившей на улицах сырости, красная губная помада – все выглядело как надо.
С сильно бьющимся сердцем она слушала, как профессор, кутая шею в платок с огуречным узором, чтобы защитить свои больные миндалины от холода и сквозняков, разглагольствовал об ужасной погоде вообще и своей ангине в частности. Наконец он, сложив перед собой на столе руки, обратился к Нелли:
– Ну а вы-то как поживаете, мадемуазель Делакур? Все хорошо? Как продвигается диссертация? Кстати, вступительная часть мне очень понравилась. Возможно, вам бы следовало немного подробнее остановиться на вопросе о…
– Профессор Бошан, – прервала его Нелли, которой в этот момент было совершенно не до диссертации. Ей нужно было выполнить важную миссию. Не колеблясь ни минуты, она вынула из сумки голубой конверт. – Вот! Я уже давно хотела вам его передать! – Она протянула профессору конверт.
– О! Вы написали мне поздравительную открытку по случаю выздоровления! Вы так внимательны!
Повертев письмо в руке, Бошан потянулся за ножичком для разрезания конвертов, который стоял в серебряном стаканчике для карандашей.
– Нет, не сейчас! – Заметив удивленный взгляд профессора, Нелли покраснела. – Видите ли, я хотела, чтобы вы прочитали это письмо в спокойной обстановке, когда никто не мешает… И тогда… То есть я уже давно хотела с вами об этом поговорить, но… Но у меня как-то плохо получается, когда… когда… Да ладно, не все ли равно! Прочтите письмо, и вы все поймете!
