Нелли покивала головой, потом обернулась к нему.
– Вы хоть понимаете, как это опасно? – сказала она, понизив голос и многозначительно посмотрев ему прямо в глаза. – Изобретение самолета равнозначно изобретению авиакатастроф.
– Ну, это… – Он равнодушно пожал плечами. – Жизнь вообче – штука опасный. No risk, no fun!
[16]
– А я, знаете ли, не летаю. Ни за что бы не согласилась! Ни за какие коврижки!
Он посмотрел на нее внимательным взглядом.
– И это вас сейчас мучит, да? – спросил он, удивленно подняв брови.
«Видимо, кто-то его научил добавлять по-французски в каждом вопросе словечки „да“ или еще что-то в этом роде», – подумала Нелли, затем откинулась на спинку скамейки и глубоко вздохнула.
– Я могла бы полететь в Нью-Йорк… Но пришлось отказаться. Видите ли, я никогда ни за что не сяду в самолет… А теперь ругаю себя.
Она снова толкнула носком туфли подвернувшийся камешек.
– Эй! Не надо огорчаться, мадемуазель! No worries!
[17] И вообче – для чего вам в Нью-Йорк, я ведь здесь! – пошутил он.
Нелли не откликнулась на его игривое замечание.
– Но я бы отправилась туда с человеком, который мне очень, очень нравится, понимаете?
– А этот… человек – он знает, что вы боитесь летать?
– Нет! – На лице Нелли отразился ужас. – Он не должен об этом узнать.
– Oh… well!
[18] – Уличный музыкант на секунду задумался. – А если поупражняться на авиасимуляторе? – предложил он.
– Поздно, – ответила Нелли. – До полета осталось всего две недели. – Она немного помолчала. – И теперь профессор Бошан, наверно, возьмет в Нью-Йорк другую сотрудницу, – пояснила она. – А мне бы так хотелось его сопровождать!
– Это очэн обидно, – сказал уличный музыкант и сочувственно дотронулся до ее плеча.
– Ирония судьбы, – сказала Нелли. – Между прочим, у Вирильо сказано, что в самолете человек утрачивает местоположение в пространстве, а все это ускорение, достигаемое благодаря средствам передвижения и телекоммуникациям, которое перманентно испытывает на себе человек, ведет к разрушению реальности.
– О-о-кей… – протянул уличный музыкант, который не понял ни слова. – А этот Вирильо – он вам тоже небезразличен, да?
– Нет. – Нелли задумалась. – То есть в смысле как мужчина.
– Тогда как друг? – продолжал выяснять музыкант. – Как в «Гарри и Салли»?
[19]
Нелли вздохнула:
– Послушайте, я с этим человеком вообще не знакома. Если бы познакомилась, то, может быть, мы стали бы друзьями. Но точно не так, как в фильме «Гарри и Салли». Вирильо – это просто человек, которого я очень уважаю как мыслителя. Понимаете? Он – дромолог.
– Дромо… кто?
Нелли снова откинулась на спинку скамейки и устремила мечтательный взгляд на башни собора Нотр-Дам, высившиеся на фоне безоблачного неба несокрушимо, как крепостная твердыня.
– Дромолог, – повторила она.
– Oh, wow! Вот это да! Просто сьюпэр! И чем же занимается этот ваш дромолог?
– Он занимается ускорением и тем, какое воздействие оно оказывает на человеческий род.
– Cool!
[20] – восхитился уличный музыкант. – Он провел рукой по светлой трехдневной щетине и, судя по выражению лица, серьезно задумался. – О дромологах, знаете, я никогда еще не слышал. Много их тут во Франции? – Он произнес это так, словно речь шла о какой-то редкостной разновидности вымерших ящеров, занесенной в Красную книгу, и Нелли невольно расхохоталась:
– Нет, по всей вероятности, не много. Но это не профессия, а скорее особое мировоззрение. Поль Вирильо – выдающийся французский философ и критик, и он, так сказать, изобрел дромологию. Поэтому он называет себя дромологом.
– Поньял, – сказал американец, и это была чистейшая ложь. Сложив губы дудочкой, он покивал, прежде чем вновь вернуться к первоначальной теме разговора. – Но при чем тут профессор, который хотел летать с вами в Нью-Йорк? – приступил он к расспросам. – И что, дромолог тоже туда летит?
Нелли мысленно застонала от его непонятливости. Она совершила ошибку, вступив в разговор с простоватым американским бардом, который о философских теориях имел такое же представление, как Нелли об управлении самолетом. Это была минутная слабость. Разговоры с незнакомцами ни к чему хорошему не приводят.
Она выпрямилась и небрежно махнула рукой:
– Ах, забудьте об этом! Слишком сложные вещи. Не буду вам больше надоедать, и вообще, мне пора идти.
Она встала и разгладила помятый плащ.
– Нет, что вы, совсем не пора! – Он тоже торопливо вскочил, заслонив своей двухметровой фигурой вид на Нотр-Дам. – Вы же остановились на самый интересный место, ведь так? Пожалуйста, расскажите мне поподробнее!
– Я же вас совсем не знаю!
– Я – Шон, – одарил он ее обезоруживающей улыбкой. – И я очэн льюблю сложные истории. Знаете, как говорят у нас в Мэне?
Нелли мотнула головой:
– Нет, не знаю. А как говорят у вас в Мэне?
– В жизни вообще все непросто. Life is trouble. Only death is not, you know
[21]. – Шон перекинул через плечо футляр с гитарой и протянул ей крепкую мужскую руку. – Пойдемте что-нибудь выпьем! – Он смотрел на нее с улыбкой во все лицо, а заметив ее колебание, добавил: – Да пойдемте уж. У нас в Мэне говорят еще, что нельзя бросать несчастную женщину одну, пока она снова не будет улыбаться.
Нелли закусила губу:
– Очень остроумно! Уверена, что вы только что это придумали!
2
Через пятнадцать минут они уже сидели за столиком у «Друзей Жанны». Нелли, недолго думая, привела своего нового знакомого через запутанные улочки Латинского квартала к заведению кузины, которое располагалось в переулке рядом с улицей Бюси и занимало помещение размером с комнату обыкновенной квартиры. Жанна стояла за стойкой из темного полированного дерева и была немало удивлена, увидев в дверях Нелли со спутником двухметрового роста. Войдя, они направились к столику в самом дальнем углу.
– Mon Dieu
[22], где это ты подцепила такого парня? – громким шепотом обратилась к кузине Жанна, когда Шон отошел к витрине, где были выставлены пирожные и другие десерты. – Этот для разнообразия выглядит очень даже ничего!
