– Никогда больше не пойду к этой чертовой врачихе, – цедит она. – Никогда! Она хочет, чтобы я убила ребенка. Вот еще придумала.
– Солнышко, она вовсе этого не хочет. Она думает, так будет лучше для тебя. Речь идет о твоей жизни. Ты должна это понять.
– Это вы ничего понять не можете! – Во взгляде Санквиты вспыхивает ярость. – У вас нет детей. Вы не имеете права давать мне советы!
От этого неожиданного удара сердце мое разлетается на куски. К щекам приливает кровь. Я с трудом перевожу дыхание.
– Ты совершенно права. Прости.
Она отворачивается к окну. Мы погружаемся в молчание. Где-то в районе Кэрролл-авеню Санквита подает голос.
– А вы хотели иметь детей? – спрашивает она так тихо, что я с трудом разбираю слова.
Она говорит так, словно у меня уже не может остаться никаких надежд на материнство. Конечно, в ее возрасте тридцать с лишним лет – это глубокая старость.
– Да, хотела… то есть хочу!
Санквита поворачивается ко мне:
– Из вас вышла бы хорошая мама.
Трудно представить себе более жестокий комплимент. Едва сдерживая слезы, я сжимаю руку Санквиты. Она не пытается вырваться.
– Солнышко, ты непременно станешь мамой. Потом, когда вылечишь свои почки. Но сейчас… мне не хотелось бы тебя потерять.
– Мисс Бретт, да поймите наконец! Жизнь моя ничего не стоит, если у меня не будет детей. Я лучше умру, чем убью ребенка.
Судя по всему, такая любовь, когда человек готов умереть за другого, существует не только в сериалах. Передо мной – живой пример подобной любви. Пока еще живой…
В десять часов утра я высаживаю Санквиту у дверей Джошуа-Хауса. Я планировала провести с ней все утро, вместе позавтракать, возможно, купить кое-что для малыша. Но настроение у нас обеих такое мрачное, что я даже не предлагаю пройтись по магазинам.
Когда я выезжаю на дорогу, мой взгляд падает на листки бумаги на заднем сиденье. Это перечень сдающихся внаем квартир, который я распечатала прошлой ночью. Я торможу у тротуара и внимательно просматриваю список. Вчера я положила глаз на уютный кирпичный дом в Пилсене. Может, сейчас стоит съездить посмотреть, что он собой представляет. По крайней мере, я с чистым сердцем смогу сказать Брэду и Джоаду, что подыскиваю жилье.
Быстро просматриваю распечатанные страницы. Шесть квартир в Маленькой Италии, четыре – в Юниверсити-Виллидж. Кирпичного дома в Пилсене нет. Я прекрасно помню, что распечатывала этот адрес. Куда же он подевался? Страницы, лежащие у меня на коленях, как забытые дети, тщетно умоляют о внимании. Черт побери! Придется ехать по тем адресам, что имеются.
Я пытаюсь утешить себя мыслью, что теперь буду жить близко к своим ученикам. Однако эта мысль отнюдь не вселяет в меня бодрости. Кварталы на Южной стороне производят на редкость гнетущее впечатление… К тому же здесь небезопасно. Когда я оказываюсь в Маленькой Италии, настроение у меня немного улучшается. Здесь встречаются неплохие магазины, несколько шикарных ресторанов. Некоторые дома кажутся вполне симпатичными. Пожалуй, здесь можно жить. Скрестив пальцы, я отправляюсь по адресу из моего списка. Вот он, нужный мне дом – сооружение из цементных блоков, одно из окон на фасаде заколочено досками и похоже на выбитый глаз. Жесть! Эта трущоба не имеет ничего общего с фотографией в Интернете. Следующий дом расположен на Лумис-стрит, двор его превращен в свалку, где валяются кучи ржавого железа и прочей дряни. Я буквально задыхаюсь от злости. Неужели мама хотела, чтобы я поселилась здесь? Боль, обида и ярость, охватившие меня, так сильны, что невозможно понять, какое из этих чувств преобладает.
Тридцать первое декабря, пять часов вечера. Я сижу на подоконнике в гостиной маминого дома с пачкой «М&М’s» в руках. Наблюдаю, как на небе заходящее солнце встречается с серпом месяца, который становится все ярче. Город готовится встречать Новый год. Отыскав телефон, я звоню Кэрри и сообщаю ей последние новости. Рассказываю о нашем с Санквитой визите к доктору, о том, что Джоад выразил недовольство моим затянувшимся пребыванием в мамином доме. Руди лежит у моих ног и, кажется, внимательно слушает.
– Да, вчера вечером позвонил Джонни. Как и в прошлый раз, разговор шел исключительно о Зои. Ее простуда не проходит, и он очень обеспокоен. Мне хотелось ему сказать: «Я все поняла. Ты напрасно тревожишься. Я не собираюсь нагрянуть к тебе, как снег на голову».
– Ты слишком быстро решила, что отец не хочет тебя видеть, – возражает Кэрри. – Как только его Зои поправится, он проявит к тебе больше интереса. Вот увидишь, так и будет. Я-то знаю, что чувствуешь, когда у тебя болен ребенок. Весь мир перестает для тебя существовать.
Мне хочется сказать, что ерундовую простуду вряд ли стоит превращать в мировую трагедию. Но я сдерживаюсь. Санквита права. У меня нет детей. Тревоги любящих родителей за пределами моего понимания.
– Да, как поживают твои дети?
– Отлично! В четверг вечером Тейла танцевала на школьном концерте. Я пришлю тебе видео. Она на полголовы выше других девочек и все время выбивалась из ритма. В точности как я в свое время. – (Мы смеемся.) – Что будешь делать сегодня вечером? – спрашивает Кэрри.
– Понятия не имею. Джей и Шелли отправляются на какую-то шикарную вечеринку. Я предложила посидеть с детьми, но Шелли вызвала няню. Думаю скрасить вечер с помощью старых фильмов с Мег Райан. – Я бросаю взгляд на кофейный столик, где валяется несколько дисков. – Начну с «Неспящих в Сиэтле», потом, может, посмотрю «Вам письмо». Не хочешь ко мне присоединиться? – предлагаю я в шутку.
– Будь у тебя «Когда Гарри встретил Салли», я бы сразу примчалась! – отзывается Кэрри.
– Этот фильм я уже посмотрела. Он стоял в очереди первым.
Очередной взрыв смеха.
– Господи, Бретель, знала бы ты, как мне тебя не хватает. Сегодня у нас вечеринка, придут коллеги Стеллы. Честно тебе скажу, я предпочла бы весь вечер смотреть старые добрые фильмы. Иногда я тебе завидую.
– Зря! – решительно обрываю я и возвращаюсь на подоконник. – Завидовать мне нечего. – В горле у меня начинает пощипывать. – Одиночество – скверная штука, Кэр. Когда я встречаю на улицах молодые пары, мамочек с колясками, то чувствую себя старухой. Что, если я так и не найду человека, который мне нужен? Что, если у меня не будет детей? Не хочется превращаться в старую леди, которая свихнулась, прожив свой век в одиночестве. В злобную старуху, которую боятся соседские дети. – Я достаю из кармана платок и вытираю нос. – Господи боже, видно, моя судьба – в одиночестве умереть в этом красном кирпичном особняке!
– Не получится, – возражает Кэрри. – Ты забыла, что тебе запрещено здесь жить? Так что придется умирать в одиночестве в какой-нибудь обшарпанной наемной квартире.
– О, еще более радужная перспектива!
Кэрри смеется:
– Выше нос, Бретель. Все твои мечты сбудутся. Тебе тридцать четыре года, а не девяносто четыре. Ты непременно встретишь человека, с которым захочешь быть рядом. – Она делает паузу. – Честно говоря, мне кажется, ты его уже встретила.
