Кнопмус рассмеялся:
– Ну, во-первых, блох у тебя нет. А во-вторых, ты не прав, не было бы мне дела, то что я бы тут тогда делал?
Пес пробурчал:
– Что и всегда – дурил бы всем голову. Вот сейчас мне дуришь. Ведь ты пришел меня наконец выпустить во внешний мир. Обещал. Выполняй.
– Хорошо. У меня есть для тебя крайне интересное задание во внешнем мире. Но это займет много лет, потом не ной.
– Я когда-нибудь ныл?
– Нет, ты ворчишь.
– Ворчать и ныть – разные понятия. С годами становишься перфекционистом.
– Ты с годами становишься занудой, ну да ладно.
Подойдя к новому, девственно-чистому дьюару с откинутой крышкой, Кнопмус задумчиво проговорил:
– Начнем вот отсюда. Завтра отправимся с тобой в Ленинград на встречу со старым другом.
– У тебя нет друзей. Как зовут объект?
– Натан Стругацкий.
Москва, 1962 год
…Никита Сергеевич всегда был человеком эмоциональным, но Анастас Иванович не мог припомнить случая, чтобы тот кричал на него. Сейчас Хрущев, брызгая слюной, через слово матерясь, яростно топал ногами:
– Педерасты! Суки! Дебилы! Зажравшиеся уроды! Какой еще, на хер, телефонный звонок?!
– Никита, – дрожащим голосом сказал Микоян, – я сам по местной вертушке с тобой говорил. Ты и приказал открыть огонь на поражение.
«А может, он пьяный был? Черт его разберет. Или на нас свалить все хочет теперь: мол, не давал такого приказа, поди докажи. Бумаг-то с распоряжением не было».
Никита Сергеевич погрозил пальцем собеседнику:
– Ты из меня дурака не делай, Анастас, не играй на нашей старой дружбе.
– Да у меня был полный кабинет свидетелей, которые присутствовали при разговоре.
Хрущев внезапно успокоился:
– Да ну? Хорошо, давай я позвоню тогда Володе.
Сняв трубку вертушки, приказал:
– Соедините меня с Семичастным, – сказал он, стоя у стола и продолжая смотреть Микояну прямо в глаза, – ах, даже так, ждет в приемной? Ну, зовите.
Дверь кремлевского кабинета отворилась, вошел мужчина лет сорока. Красивое лицо, волевой подбородок, крупный нос и темные волосы, чуть смеющиеся глаза под широкими бровями в который раз заставили Никиту Сергеевича вспомнить Чкалова. Чем-то они были с ним чертовски схожи.
Председатель КГБ СССР не любил форму, предпочитая носить обычный деловой костюм, но выглядел всегда при этом подчеркнуто скромно.
– Итак, друг любезный, докладывай, что нарыл.
Семичастный встал рядом с Анастасом Ивановичем, мельком взглянув на того с сочувствием, и отчеканил:
– Самодеятельность, Никита Сергеевич.
Хрущев вновь вспыхнул:
– Какая, на хер, самодеятельность, ты белены объелся? Сотни трупов. Это самодеятельность?! Песни и пляски, что ль, народные такие теперь?
– Позвольте, доложу по порядку. Ваш помощник, Фрол Романович Козлов, как я уже много раз говорил, ходит к нам в Комитет, как к девкам в баню. По моим данным, пошли слухи, что вы им были последнее время недовольны. И он решил выслужиться, отодвинув меня от проблемы Новочеркасска. Явился, взял спецгруппу «Первомай», отправился с ними на место. Дальше начинаются загадки. Мы проверили правительственную связь. Установили, что действительно был звонок из вашего кабинета в Новочеркасский горисполком. Но тут две нестыковочки есть. Во-первых, простите, Никита Сергеевич, я по долгу службы обязан знать, где вы находитесь в тот или иной момент, на случай чрезвычайных ситуаций. Вас в это время в кабинете не было, он вообще был пуст, мы уже допросили всю охрану. И второе, установить, о чем шла в разговоре речь, невозможно, поскольку, по-вашему же приказу, запись бесед я не веду. Вот такая петрушка.
– Ну, Фрол, сука, ты мне ответишь, – качая головой сказал Хрущев и наконец уселся в кресло, – а что с прикрытием?
– Тут все нормально, периметр занят, выдвинуты глушилки, ни один сигнал во внешний мир не уйдет. Зачинщики арестованы. Трупы мы отправили по кладбищам соседних городов и земляным карьерам. На улицах тишина и порядок, все мыши разбежались по норам. – Семичастный, поджав губы, склонил голову, наблюдая за реакцией генсека.
– Так, – Никита Сергеевич побарабанил пальцами по столу, – голуби мои, вы обосрались – вам и подтирать. Первое. Замять дело, Новочеркасск – в максимальный карантин, зачинщиков – по всей строгости. И второе, главное. Об этом должны знать только мы трое. А Фрол расплатиться должен. И не чем-нибудь – жизнью.
«Но кто же мог звонить из пустого кабинета?» – думал Хрущев, глядя вслед выходящим от него подчиненным.
Свет ударил в глаза яростно, волной, подхватил и увлек их из дверей зала кинотеатра. Долгое время оба молчали.
Наконец Борис сказал:
– Знаешь, у меня сейчас возникло иррациональное желание совершить акт насилия. Схватить первого попавшегося военного, лупить по мордасам и требовать «Прекратите! Прекратите, вашу мать, немедленно!»
Арк флегматично заметил:
– Ну я – военный. Валяй. Сопротивляться не стану.
Борис махнул рукой.
– Нужен хотя бы полковник, а лучше генерал.
– Братик, думаешь они что-то решают в этой стране? Ты вот посмотрел «На последнем берегу», понял, что нас всех в перспективе ждет. И? Думаешь, там, – Аркадий ткнул пальцем в небо, – не понимают? Лучше нас с тобой. Поэтому, кроме как по взаимной договоренности и с определенной целью, никогда никакой ядерной войны не будет. Мы с тобой идем по улице, а, возможно, вот в этом самом доме сейчас сидят верные бойцы империалистического фронта и правоверные партийцы, распиливая между собой очередные зоны влияния.
– У тебя просто дурное настроение после фильма, никто там сейчас не сидит.
Остановившись и, будто в тумане, вглядевшись в окна дома, Аркадий Стругацкий прошептал:
– Ты прав. Этот разговор состоялся здесь уже несколько месяцев назад.
Борис дернул его за рукав:
– Арк, очнись. Что с тобой?
Пелена спала с его глаз, и Аркадий вновь стал самим собой.
– Чушь какая-то. Опять вспомнилась Вологда. Знаешь что, к черту, пойдем, я покажу тебе ресторанчик с шикарной кухней, его совсем недавно открыли…
Глава 4
Москва, 1966 год
В дверь позвонили.
– А вот и он, – радостно воскликнула Людмила и побежала открывать.
Сидевшие за столом притихли. В коридоре раздалось:
– Ну что ж ты так поздно, Володя?
– Как обычно, как обычно, вообще еле смог вырваться, – загромыхал известный всей стране голос, звучавший из магнитофонов и проигрывателей. – Ну ты обещала сюрприз, давай, радуй усталого Галилея.
