Затем новые и новые шлюзовые камеры, с гидрантами, пультами, проводами, трубами, и только потом попадаешь на сам объект. Бесконечные коридоры, множество приборов в разных помещениях, всюду бдительная охрана.
Но этот бункер был необычен уже тем, что понять, где он находится, не представлялось возможным.
Возведенный в штреке второй очереди правительственного метро примерно на глубине четырехсот метров, был способен выдержать прямое попадание термоядерного заряда.
С карт его расположение стерлось сразу после окончания строительства, а те метростроевцы, которые в обстановке секретности работали над объектом, как-то быстро покинули мир живых: кто от несчастного случая, кто по внезапной болезни, а кто и руки на себя наложил…
Знали об этом месте всего несколько человек в правительстве, и со времен Брежнева объект именовали «Бункер». В случае любого ЧП туда можно было переместиться через сеть подземных коммуникаций, ветки старого правительственного метро, построенного при Сталине, и нового, которое начали возводить при Хрущеве, уже с учетом современных реалий безопасности.
Зайцев не любил это мрачное место, но за последний год, к его сожалению, именно тут приходилось бывать чаще всего.
Пройдя все обычные посты охраны и проверки, генерал направился к небольшому закутку, который именовался среди внутренней охраны «оружейной комнатой».
Здесь действительно выдавали караульным спецоружие, защитные костюмы и бронекомплекты во время учений, поэтому никаких подозрений место не вызывало, да находилось, считай, что на виду: врезанная в тюбинг тоннеля комнатка за плотной решеткой и бронированным стеклом.
Была, правда, одна особенность – у комнатки этой имелся индивидуальный гермозатвор.
И сейчас, когда Зайцев подошел к «оружейке», он увидел, что гермозатвор наполовину опущен, а свет внутри не горит.
Имея свой ключ и пароли от всех кодовых замков, через пару минут генерал уже щелкал внутри выключателями.
Такого быть просто не могло.
Внутри никого не было.
В первом пропускном пункте в Бункер дежурство полагалось нести как минимум четырем тяжеловооруженным бойцам.
Никого.
Ни людей, ни следов борьбы.
Он дернул дверь в лифтовую шахту: кабина была на месте. По кнопке внутреннего вызова диспетчер снизу также не отвечал. Генерал нажал на спуск, и моторы тихо загудели. Через несколько минут внизу открылась та же картина: ни души.
И это уже был перебор, ведь если наверху дежурили ребята из «девятки», то здесь полагалось быть его людям.
Никого.
Вагонетка стояла у самой платформы, Зайцев в нее запрыгнул и врубил автопилот. Дрезина с легким шипением тронулась и тихо зазвенела по укрытым в настилы шпалам. В голове крутилось только одно слово: «Опоздал».
Генералу чудился смрад многочисленных мертвых тел, сваленных в темную кучу где-то здесь, возможно, за ближайшим поворотом. И виделись толпы крыс, медленно, настороженно вылезающих из своих нор, поводящих в стороны тонкими серыми усиками в предвкушении большого пира.
Но до штрека он добрался без приключений, лишь тяжело выдыхая, проезжая три поста – без постовых – у тоннельных гермодверей. Никого и на главном посту.
Лишь молча взирали со стены стволы пулеметов и зеркала видеокамер.
Дверь внутрь была распахнута настежь.
На пороге лежала какая-то фотография. Зайцев наклонился и поднял явно довоенный, уже сильно выцветший снимок какой-то очень красивой женщины. Поверх изображения кто-то с усилием вывел большую красную «С».
Московская область, 1940 год
«Кто, как не я, был ему предан?» – думал Ежов, шагая из угла в угол крошечной кельи.
По иронии судьбы, еще будучи у руля, сам планировал этот чертов монастырь в Свято-Екатерининской пустыни сделать элитной тюрьмой для членов партии. Но Лаврентий привычно обошел на повороте.
«Столько лет, как верный пес, я служил Хозяину и Системе. И что получил в итоге? Шиш с маслом. Вышвырнули, как старую рухлядь, на помойку истории. Почему? За что?»
Ежов взглянул на трясущиеся руки. Каждая клеточка тела стонала от ужаса перед тем, что предстояло.
Нет.
Не хочу.
Жить.
Просто жить.
Это единственное, о чем думал беспрерывно. Призрачную надежду поддерживал лишь факт, что сидит в тюрьме уже почти год.
«Долго просто так не держат, – рассуждал бывший нарком, – может быть, отделаюсь лагерями. А там… Еремеев и его группа в полной безопасности. Выйду – раздам все долги, до единого. Не выйду – они за меня отплатят. Да так, что каждый трижды кровушкой умоется».
За дверью раздалось привычное:
– Пост по охране врага народа сдал.
– Пост по охране врага народа принял.
«Мало их стрелял, ох, мало. Говорил же мне, дураку, Хозяин: всех чекистов старой закваски надо к стенке ставить. А я миндальничал. Теперь вот сам, значит, враг народа? Не дождались вы своего часа, дорогие мои. Ну ничего, ничего. Коба отходчивый, может, простит, и тогда вы себе свои поганые слова в глотку запихнете, дайте срок».
Ежов сел на маленькую, прикрученную к полу табуретку у железного стола. Уставился на полоску света на нем, пробивавшуюся из узенького окошка.
Вспомнилось, как, работая портным, сидел в мастерской у окна и, когда хозяина мастерской не было, ловил иголкой солнечные лучи. Тогда тоже за окном стояла зима. Правда, кормят тут лучше, и работать не надо.
И все же, все же…
…Пенсне изъяли еще при аресте и выдавали теперь лишь у следователя, когда нужно было писать признательные показания или подписывать протоколы. Тем не менее он ошеломленно смотрел подслеповатыми глазами на своего посетителя.
Рот то открывался, то закрывался, не в силах вымолвить ни звука.
Перед ним стоял он сам.
Вслед за этим в камеру вошел человек, которого он мельком видел несколько раз на приемах в доме Ежова. Имени его не знал, но помнил эти блеклые глаза, восточный тип лица, тонкие губы, бледную кожу.
– Исаак Эммануилович, собирайтесь.
Тот – в шоке от происходящего, но по старой одесской привычке не удержался:
– Что же мне тут собирать? Остатки с параши?
– Ну раз находите силы для шуток, то все будет замечательно. Не надо так таращиться: да, это – ваш двойник. Вы приговорены к расстрелу, и эта копия взойдет на эшафот.
Бабель судорожно схватился рукой за шею и зарычал, брызгая слюной из разбитых на допросах губ:
– Хотите последнее отнять? Сделать меня таким же животным, как вы сами? Накось, выкуси! Лучше сам сдохну.
– Да успокойтесь, это не человек. Ну, не совсем, конечно, не человек, но не в том понимании, к которому вы привыкли. Как бы объяснить, чтобы понятней было? Это искусственная модель, идентичная вам внешне. Сталин, да и Ежов, жаждут отомстить за Суламифь, а мы жаждем спасти великого писателя.
