Зачем он тут?
– С тридцать восьмой, – усмехаясь, подсказал Ильин.
Пролистав до нужной страницы, Аркадий с ужасом увидел знакомый текст. «Сказка о тройке».
– Понимаете, чем грозит подобная публикация? Я даже не говорю сейчас о статусе члена Союза писателей. Тут посерьезней дело будет. И касается оно, кстати, не только вас, но и вашего брата в равной степени. А возможно, – зловеще заметил Ильин, вперив узкие зрачки в глаза оторопевшего Стругацкого, – а возможно, и не только его.
Аркадий подавленно пробормотал:
– Не… неужели вы… то есть ну, у вас… в общем, то есть ну неужели никто не разобрался? Как же так? Никто из нас даже не думал… И не передавал никому ничего. Я не меньше вашего поражен…
– А я, представьте, не удивился совершенно, – перебил его Ильин, – последнее время некие братья Стругацкие в книгах чуть ли не в открытую хают советскую действительность.
Помолчав, вдруг снова перешел на крик:
– Вот этот самый пасквиль, – он ткнул пальцем в сторону журнала, – с чьего голоса писали? Отвечай! На чью мельницу воду льете? А теперь еще и удивляться вздумал?!
Ильин встал из-за стола, грубо вырвал из рук Аркадия серую книжицу и аккуратно убрал в папку. Вернувшись в кресло, не глядя на посетителя, углубился в бумаги, заметив сквозь зубы:
– Пока вы свободны, гражданин Стругацкий. На вашем месте во избежание последствий я немедленно бы отправился к брату и совместно дал публичную отповедь подобной мерзости. В противном случае последуют соответствующие выводы.
Москва, 1947 год
Генерал-полковник второго ранга Виктор Семенович Абакумов сидел в своем кабинете на Лубянке у маленького золотистого камина и грел ноги. Эту привычку он перенял у Хозяина.
Впрочем, и во многом другом старался походить на него.
Зазвонил внутренний телефон, который Абакумов предусмотрительно подтянул ближе к себе, на стоящий рядом длинный стол, покрытый зеленым сукном.
– Виктор Семенович, доставили.
– Давайте, заводите.
Сейчас ему здесь все казалось чужим. Он помнил еще старую Лубянку, но с тех пор прошло почти десять лет. Да и не был он уже майором госбезопасности.
– Еремеев? Выглядите, честно говоря, не очень. Я ожидал большего от профессионала вашего класса.
Абакумов стал натягивать сапоги.
– Слушайте меня внимательно. Очень внимательно. Первое, что хочу сказать. Архив теперь у нас. И еще. Вот это. На память о Коле Ежове. Возьмите.
Министр вынул из кармана фотографию, которую покойному наркому передал незадолго до расстрела Деканозов. Снимок молодой Суламифи с характерной сталинской рукописной «С» поверху. Аккуратно положил его перед Еремеевым на стол.
Тот вздрогнул и поправил драное краповое пальтишко:
– Если бы ваши люди принесли с собой эту фотографию, не пришлось бы никого убивать.
– На задании были те, кого и так хотели пустить в расход. Чего я зря руки-то марать стану? К тому же стоило проверить, в какой вы форме. Из десятерых двое все же уцелели. Подзабылись, видать, навыки-то, а?
– Я был безоружен, – шмыгнул разбитым носом Еремеев.
– Разведчик, – наставительно заметил Абакумов, поднимаясь, – или побеждает, или погибает.
– Погибают дураки. Умные идут на любые сделки. Собственные похороны в мои планы не входят.
– Именно поэтому вас позвали. Да и не только вас, вся старая ежовская команда «Первомай» сидит в этом здании. В принципе, думали еще в Отечественную выдернуть, но потом решили приберечь для более серьезных дел. Вот, читайте.
Министр госбезопасности кинул на стол папку с делом.
Еще даже не прикоснувшись к бумагам, Еремеев ощутил знакомую дрожь в пальцах. Работа с секретной документацией была его второй страстью после оружия.
Он вытер о пальто окровавленные руки и раскрыл ее. Привычно, хоть и обладал фотографической памятью и текст впитывал в себя страницами, педантично прошелся по каждой запятой.
Сейчас он с удивлением читал о старом чекисте, который уже не первый год пребывал во внутренней тюрьме Лубянки.
– Не понимаю. Это же крестничек Берии. Простите, министр, возможно, я не в курсе всех нынешних закулисных перипетий, но какой интерес этот Ильин представляет для вас?
Абакумов вздохнул.
– Министры приходят и уходят, Система остается. Внимательно изучили материалы?
– Могу дословно повторить каждую фразу.
– Прекрасно. Значит, обсудим суть дела. Если быть кратким – вам предстоит стать этим человеком.
По паркету скрипели лакированные сапоги. Совершенно обезображенного мужчину волокли по тюремному коридору, и с его свисающего к полу лица постоянно капала кровь. Двое чекистов под руки доставляли груз к месту хранения.
Дверь камеры распахнулась, тело буквально закинули внутрь.
Когда загремел замок, узник приподнялся, улыбнувшись. Стер бутафорскую кровь, ощупал на лице почти сошедшие после пластической операции шрамы, после чего стал устраиваться на кровати.
Уже засыпая, Еремеев продолжал прокручивать в голове жизнь этого Ильина, лицо которого он получил от высококлассных немецких хирургов, учеников доктора Менгеле.
Сидя в специально оборудованной комнате, он неделю наблюдал за настоящим Виктором Николаевичем через стену-зеркало, изучая каждую деталь поведения. Стойкий мужчина, даже по-своему жалко было его убивать, хороший биологический материал.
Еремеев не понимал всего замысла Абакумова и Системы, но никто никогда и не требовал от него этого. Главное, команда снова в сборе, предстоят новые дела, а уж о большой политике пусть голова болит у начальства.
Наше дело – нажимать на курок и верно служить.
Новосибирск, 1973 год
Четыре лестницы. Четыре лестницы с блестящими дырчатыми ступенями, сходящиеся в одной точке.
Время на них кажется бесконечным. Спускаешься час за часом, год за годом, век за веком. А через мгновение ты уже на месте.
В нигде.
Вокруг дьюаров клубится легкий туман. Будто высеченные из серебра статуи поблескивают тысячами лиц.
Здесь – знаменитый поэт. Там – великий полководец. А вот ученый, придумавший лекарство, которое спасло человечество от гибели.
Они живые и неживые. Спят до времени в своих саркофагах. И лишь единицам среди смертных дозволено появляться среди молчаливых холодных памятников прошлого.
Памятников прошлого. И – надежды на будущее.
Пес кивнул головой, и Жанна безропотно стала спускаться за ним. С тех пор как она увидела его впервые в Кенгире, в те страшные дни кровавого восстания, прошли годы. Сейчас ее уважение к этому существу было огромным.
