– Стоп. По порядку. Общались ребята с кем?
– Ясное дело, со Спикером.
– Так, может, он пьяный был? Водится за ним такой грешок.
– Трезвый как стекло, Батя. Смена Ястреба была, а ты сам знаешь, он на дух спиртное не переносит, лучше любого гаишника за километр чует запах.
– Поехали дальше. Сам Директор присутствовал или просто Спикер на словах передал Ястребу указания?
– Еще хлеще. Сначала Спикер оповестил все посты: срочно прибыть на КП. Ну ребята явились, выстроились в караулке. Приходят Директор со Спикером, Ястреб доклад начинает. Но вдруг, неожиданно для всех, Директор обнимает Ястреба и говорит: «Прости меня». Затем оглядывает бойцов и командует: всем немедленно отправляться в Институт и до особого распоряжения в Бункере не появляться. А теперь представь мое состояние. Бача и его команда в воздухе, летят в Москву, ты под землей, связи нет. А тут еще генсек, зараза, названивать начал…
– Глобус, язык придержи, это правительственная связь…
– Да мне уже все фиолетово. Ты еще главного не слышал. Пять минут назад прибыл фельдъегерь от Михал, едрить его, Сергеича. Я как старший принял почту. Знаешь, что в письме? Сигнал «АТОМ». Готовность три часа.
– Распоряжения дал?
– Так точно, не первый день служу. Тут только я и охрана со связистом остались.
– Слушай сюда. Панику не разводить. Ждать моего разговора с Верховным.
В трубке весело хрюкнули:
– Мы люди военные, команды «паника» никто не давал.
– Вот и молодцы. Зная твою тостомордую привычку зажимать детали… уточни, в письме не было указания, что это учения?
– К сожалению, нет. Только код эвакуации и время, ну все по инструкции, сам знаешь.
Зайцев чертыхнулся:
– Не отходи никуда от аппарата. Я перезвоню.
При этих словах радист понятливо кивнул и, пробормотав пару слов в мембрану, протянул генералу другую трубку.
– Геннадий Николаевич, – без лишних предисловий начал Горбачев, – час назад я разговаривал с президентом США. Ракеты нацелены на Новосибирск и Ямантау, моим приказом ядерные щиты выключены. Что у вас?
– Пока порадовать ничем не могу. Одно могу сказать точно – это Система.
– Доказательства?
– Есть. Прямо-таки автограф от Абрасакса, «я здесь был».
На том конце провода помолчали.
– Мне изначально не нравилась вся эта авантюра. Скажи честно, генерал, как на духу, оно того стоит? На кону миллионы жизней.
– Следуем плану, товарищ Верховный главнокомандующий, – сухо ответил тот. – Доверьтесь нам.
Москва, 1940 год
Не любил он это место. Никогда не любил, просто раньше не признавался в этом даже себе.
Потому что признать – значит смириться с тем, что оно взяло над ним вверх. Одержало победу над вершителем судеб, не покорилось самому Хозяину.
По его приказу, раз за разом перестраивая, ломали стены. Но казалось, это стены ломают его, и, испугавшись этого, пошел на компромисс. Обжил одну комнату, кабинет, только в них и чувствовал себя безопасно.
В силу своего характера, позже, не удержался от мелочной мести. Сам архитектор пошел по 58-й, жена его сгинула в лагерях.
А он попытался и пытался еще.
У дачи вырос второй этаж. Но новые комнаты и коридоры встречали презрением и холодом, даже в летний день, – и отступил, оставив мертвыми все окна, кроме одного.
Особенно тягостно тут становилось зимой. Всегда чудились какие-то тени. Выкрашенные в зеленый стены дома в сумерках казались цвета морской пучины, манящие на самое темное дно болезненный разум вождя народов.
Сняв сапоги, вытянул ноги к обогревателю; каминов боялся – закроют задвижку, и привет.
В дверь кабинета постучали, вяло ответил:
– Войдите.
Зашел адъютант и доложил:
– К вам Лаврентий Павлович, товарищ Сталин.
Он вздохнул и махнул рукой. Адъютант выскочил, через минуту появился Берия.
– Ну что, батоно? Какие вести старику привез?
Сталин сидел в кресле спиной к двери и даже не подумал повернуться. Берия недоуменно уставился на затылок вождя.
«А ведь не отбери у меня сейчас охрана оружие…» – пронеслось в голове за мгновение.
– Знаю, знаю, о чем ты думаешь. И не надейся. Думаешь, товарищ Сталин – старый глупец? Нет, мэгобари, я еще из ума не выжил. Давай докладывай.
– Деканози с нашим пьяницей поболтал. Нужные сведения тот дал. Ну а мы его уже, собственно, списали в расход.
– И как все прошло? – заинтересовался вождь, наконец повернувшись к соратнику. Кивнул в сторону. – Вон кресло, садись, рассказывай.
Берия аккуратно, будто ввинчиваясь седалищем, уселся и снял пенсне. Повертев его в ладонях, спросил:
– Коба, что случилось?
– Ты меня спрашиваешь, что случилось? – переспросил Сталин. – Ты меня спрашиваешь? Кто у нас наркомвнудел? Цоли твоя?
Лаврентий Павлович давно догадался: что-то не так. Сталин позволял себе говорить по-грузински, будучи лишь в сильном гневе, всегда и перед всеми выставляя себя первым из русофилов.
– Коба, я правда не понимаю.
– Ой, не надо, Лаврентий, все знаешь и понимаешь. Давай, дорогой, ты же чекист, – Сталин раскурил трубку, усмехаясь, – покажи навыки сыска, изложи свою версию.
Берия собрал волю в кулак, чтобы ответить. Нервно завертел в руках свое пенсне:
– У тебя был Кнопмус?
– Да, мэгобари, представь себе. И, тихо булькая от смеха, извинился, что передал неверный пароль. Этот архив – пустышка. Можешь раздать его своим мясникам на самокрутки. Теперь объясни, почему ты, нарком внутренних дел, не в курсе ситуации?
– Ладно, я не хотел говорить, но… – он почесал кончик носа, – видишь ли, тобой недовольны.
Сталин зло зашевелил прокуренными усами:
– Да? И кто же? Господь Бог?
– Если бы, Коба. С ним-то еще можно договориться – покаешься, и добро пожаловать в рай. Система недовольна. А с ней переговоров не ведут, ей подчиняются.
Пыхнув дымом, вождь поинтересовался:
– И какое отношение это имеет к архиву?
– Самое прямое. Когда ты отказался начать с Англией войну против Гитлера, они потеряли большие средства на этом, но главное – доверие к тебе. Уверен, что архив не пропал бесследно, есть поверенный в дела Ежова, и сейчас Система ищет его с верным паролем. Иначе они так любезно не дали бы его угрохать.
Натягивая сапоги, Иосиф Виссарионович пробурчал:
– Журнал посещений в тюрьме смотрел? Охрану допрашивал? Возможно, нет никакого поверенного, а кто-то пришел и получил нужную информацию.
