Взяв двумя могучими руками, аккуратно, словно младенца, измятую бумагу, Бача благоговейно прижал ее к сердцу и убрал в нагрудный карман. Затем снял с огромной, как ствол столетнего дуба, шеи цепочку и протянул в ответ Борису Натановичу:
– Когда мы дворец Амина брали в Афгане, в нашу бээмпэху фугаска шмякнулась. Броню в двух сантиметрах от лица у меня разворотило, как в душу дышло. Я тогда на память кусок той брони себе отколупал, сварганил талисман. С тех пор будто заговоренный. Пусть он хранит и вас.
Стругацкий лишь кивнул здоровяку с оцарапанным лицом и нацепил на себя артефакт с далекой войны.
Зайцев прервал их:
– Товарищи, это все, конечно, хорошо, но давайте займемся насущными проблемами. Включите, пожалуйста, свет.
Очкарик будто бы только и ждал приказа. Из рукава пальто мгновенно появился фонарик, хитро прикрепленный к сухощавой длинной руке, и осветил папку, которую протянул Зайцев Борису Натановичу.
– Читайте.
Перелистывая бумаги, несмотря на метель и мороз, Стругацкий покрывался мелким потом, углубляясь в суть документа. Закрыв папку, протянул ее обратно. Чуть дрожащим голосом заметил:
– Когда Андропов начал перестройку, а Горбачев после его смерти продолжил, это казалось фантастикой. Но то, что вы дали мне прочитать… это будущее, о котором человечество и не смело мечтать.
– Затем мы и здесь, Борис Натанович, – мягко заметил Спикер, – чтобы, как говорится, сказку сделать былью. Итак, время пришло. Можете перейти на другую платформу и сесть в электричку. Вертолет ждет там же, вы вольны вернуться домой. Или присоединяйтесь к нам, помогите сломать хребет этой Системе.
Директор протянул руку писателю, с надеждой глядя на него снизу вверх.
Не задумываясь, тот пожал ее и просто сказал:
– Я с вами.
– Не могу сказать с уверенностью, но, возможно, вам придется выступить против брата.
Наступило тяжелое молчание, лишь ветер тихо выл где-то вдалеке.
– Он не пойдет против такого, – кивнул на папку Стругацкий, – с кем бы он ни был в союзе. Я с вами, – повторил он.
– Ребята, рассыпались, работаем, – хлопнул в ладоши Зайцев, и через пять секунд на заснеженной темной платформе остались лишь трое мужчин и маленький мальчик. А солнце словно уснуло, не желая выходить из-за деревьев, хотя луна уже уступила место на небосводе.
Наступал новый день.
Таллин, 1977 год
Вокруг него на многочисленных полочках стояли различные порошки, чистящие и моющие средства, зубные пасты, лежали тряпки, губки, щетки. Рядом с табуреткой, на которой он сидел, было аж целых четыре веника и одна огромная швабра в ведре.
Сверху, свисая со старого желтого провода, тускло мерцала лампочка.
Заскрипела и отворилась дверца.
– А, друг Юра! – наигранно радостно воскликнул Аркадий. – Решил после смерти устроить меня на работу уборщиком?
– Нет, просто в аду ты настолько достал дьявола своими дурацкими шутками, что он вернул тебя назад, сказал, мол, товар бракованный, – хмуро ответил Кнопмус. – Ну и как тебе тут?
– Сижу, – развел руками Стругацкий.
– Положительно, ты просто непробиваем. Впрочем, это хорошо. Что последнее ты помнишь?
Аркадий приставил к виску палец и воскликнул:
– Пфффф.
– Как я понимаю, истерик, глупых вопросов и тому подобного не будет?
Тот покачал головой.
– Ну и ладушки. Давай тогда сразу к делу. Ты в курсе, что и так давно уже мертв?
– Забавный дядька, лысый такой, с огромной пушистой бородой, показал мне кинцо из сороковых, – сказал Аркадий, ощупывая карманы. – Слушай, а где мои сигареты? Чертовски хочется курить.
– Потерпишь, – ответил Кнопмус, прислонившись спиной к двери. – Значит, новый Страж все-таки пришел. А второе кино он тебе показал?
– Насколько я понял, ему помешал это сделать именно ты, он как раз собирался. Да, и еще… Он просил передать, что плевал он и на тебя, и на какой-то там договор, и на твои ультиматумы.
Цыкнув зубом, Кнопмус вздохнул и стал задумчиво покусывать костяшку большого пальца левой руки.
– Нет, – в конце концов, щелкнув пальцами, вымолвил он, – это не Страж. Страж физически не способен нарушить договор. Но тогда как он вернул тебе воспоминания?
– Знаешь, друг Юра, – едким тоном заметил Аркадий, – может, ты уже прекратишь этот цирк с формулами, где не известна ни одна из величин, потому как у меня огромное желание начать в непроизвольных количествах употреблять обсценную лексику.
– Ладно, ладно, – недовольно буркнул Кнопмус, – спрашивай. А сам говорил, что обойдемся без глупых вопросов.
– Да, собственно, у меня к тебе вопросов-то и нет. Я жду объяснений.
– Ты когда-нибудь говорил со своими детьми о сексе? – поинтересовался Юрий Альфредович.
– Что? – опешил Стругацкий. – Ну нет, не говорил. Может, Лена… не знаю. К чему этот странный вопрос?
– Да к тому, что это примерно то же самое, и я не знаю с чего лучше начать. – Он выдохнул и будто нырнул в омут с головой. – Хорошо. Первое. Ты – не человек. Ты – люден.
Москва, 1985 год
Еще десять лет назад здесь была маленькая деревенька, формально входившая в состав Москвы, но лишь на бумаге. Аккуратные домики, построенные после войны, ветшали, хозяева предпочитали жить в новых высотках столицы.
Недавно их начали потихоньку сносить, выделяя землю под строительство, и только на самом краю огромного котлована, словно реликты прошлого, оставались пока несколько уцелевших дач.
У одного из таких домов, когда-то, видимо, зеленого цвета, а сейчас просто облупившегося и засыпанного снегом, остановился Спикер.
– Прошу любить и жаловать. В свое время тут была одна из резиденций Абрасакса. Кстати, – заметил Спикер, и Директор повернулся вместе с ним к Борису Натановичу. – Именно здесь мы встречались во сне и с вашим братом. Очень интересное место с точки зрения пространственно-временного континуума. Эйнштейн, обладай он соответствующими приборами, съел бы свою шевелюру за право хотя бы полчаса поработать в этом доме. Но, к сожалению, в силу объективных причин подобное никак не возможно. К тому же рискну предположить, что мы будем последними, кто войдет сюда. И не факт, что выйдем обратно.
Будто из-под земли перед ними появился Бача. Выглядел он неважно: один глаз заплыл, царапины от недавнего взрыва вновь кровоточили, а левая рука болталась, словно ватная.
– Батя, нас ждали, – без обиняков вывалил он Зайцеву. – Все прошло тихо и по-семейному. Ноль, Иваныч и Ястреб – двухсотые. Короче. Не буду грузить, по выучке и документам – ребятки из армейской разведки работали, кулаки и ножи, никакого шума. Мы все тела пока прикопали в сугробах, там разберемся. Глобус потрындюхал за дорогой сюда зыркать, благо она одна. Просил, чтобы вы радейку держали включенной. А мы с Очкариком схоронимся рядышком, шорох услышим – начнем кипеш, но связь тоже работает, командуйте, коли приспичит.
