Ловкий осторожно сжал ее плечи – куда бережнее, чем когда обливал водой, – и усадил рядом с собой на кровать. Они долго молчали, и ничто не нарушало душную тишину. Наконец Белянка осмелилась повернуть голову и посмотреть на брата. Ярость ушла из распахнутых в пустоту потемневших глаз. Горели веснушки на бледном лице, торчали упрямые встрепанные вихры – и это было единственное, что осталось от прежнего Ловкого. Он сжал зубами губы и с комариным писком втянул воздух. Он так делал в детстве, когда Белянка плакала из-за какой-нибудь ушибленной коленки. Он пищал, а она хихикала. Теперь эта память больно жгла веки.
Белянка уткнулась ему в грудь и прошептала:
– Ты чего?
Он положил ей на плечи вторую руку.
– Не знаю, что с тобой делать, – едва слышно пробормотал он.
– Не нужно ничего со мной делать, – ровным голосом ответила она.
– Я не могу остаться с тобой. И я боюсь… тебя оставлять одну, – горячие губы вжались в ее макушку, и потому она скорее почувствовала кожей, чем услышала его последние слова: – Не узнаю тебя.
Белянка долго молчала, прежде чем выдавила из себя еще одно обещание:
– Не переживай, я не убью себя. Обещаю.
Каждая мышца в теле Ловкого напряглась, будто он не мог даже слышать таких страшных слов.
– Никто не должен видеть того, что увидел здесь я, – твердо сказал он.
Она молча и часто закивала, давясь новым приступом рыданий.
– Даже мне трудно это… принять, – продолжал Ловкий, запинаясь, будто тщательно выбирал слова. – Если кто-то еще это увидит… Горлица или… Я не знаю, что тогда будет, Бель.
– Я поняла, – она украдкой вытерла ладонью слезы. – А что за дела там наверху? Куда ты спешишь?
– Меня выбрали Отцом деревни, как названого брата Стрелка, и мы… – он вдруг осекся, освободился из ее объятий и поднялся. – Ладно, я пойду, там еще…
– Стой! – теперь пришла очередь Белянки вскакивать и хватать его за запястья. – Рассказывай, что там происходит и куда ты спешишь.
Пару мгновений он настороженно смотрел ей в глаза, а потом решился:
– Мы все опешили, когда ты кинулась на этого чужака, а уж когда та девка выскочила с ножом… мы бы отомстили за Стрелка тут же! Но этот лупоглазый как-то все вывернул, наплел про духов, про бога ихнего. Они быстренько убийцу унесли – наши даже опомниться не успели. Я хотел кинуться, но я… наверное, струсил я, Белка. Уж не знаю, простишь ты меня или нет. Хотя сама, конечно, хороша – чего ты полезла! – Ловкий прикусил язык и с досадой зажмурился. – Я вовсе не хотел винить тебя, я…
– Все в порядке, – на удивление спокойно ответила Белянка. – Я понимаю, что виновата в смерти Стрелка.
– Я вовсе не это…
– Но моим телом управлял воевода чужаков, этот самый лупоглазый. Тело не подчинялось мне, понимаешь?
– У них мужики ворожат? – брезгливо скривился Ловкий.
– Получше наших ведуний, – кивнула Белянка. – Но я виновата все равно…
– Так погоди, он тогда мог любую девчонку использовать вместо тебя, не вини себя попусту!
Белянка зажмурилась – в груди вновь похолодело, к горлу подступила волна дурноты.
Нет, нельзя поддаваться сейчас, нужно продержаться еще чуть-чуть, все разузнать у Ловкого. Ведь она обещала, – чаща их всех подери! – она обещала помочь этой проклятой деревне! Она ему обещала.
– Скажи, что вы теперь будете делать? – на пределе спокойствия спросила Белянка.
– А что нам остается? После вестей, что принес Русак из Нижней Туры… нам остается только мстить, – он поднял ладонь, предупреждая ее протест. – Защищаться, Белянка. Защищаться! Они на деле показали, чего стоят. А раз ты говоришь, они еще и ворожат…
– Им вырезать нашу деревню под корень – раз плюнуть, – закончила за него Белянка.
– Ждать и молчать мы больше не можем! – мохнатые рыжие брови сошлись на переносице. – Как ты не понимаешь, что слушать пришлых – ошибка! Или ты предлагаешь прикинуться, что ничего не было, и дальше улыбаться? Пусть строят храм и режут наших, когда вздумается? Ты не хочешь отомстить за Стрелка? Зря ты бегала к этому чужаку – его девка ножик всадила, видела? Видела, как он убивался и голосил не своим голосом? А ты его выгораживала!
Только ровно дышать. Только не падать на пол. Вдох, выдох, вдох, выдох.
– Я не его выгораживала. Я просто не хотела напрасных смертей, – тихо выдавила Белянка.
– Но ты их получила. Мы все их получили, – Ловкий сжал кулаки. – И обратной дороги нет.
Она не отпускала его взгляд.
– Нам не победить их в честном бою.
– У тебя есть идеи получше? – наклонился вперед Ловкий.
Белянка съежилась и покачала головой.
О чем он? У нее нет ничего, кроме проклятого обещания, которое заставляет ее дышать.
– И у меня нет, – Ловкий тяжело вздохнул. – Нет другого выхода, пойми ты.
Она не ответила и отвернулась, чтобы не смотреть ему в глаза.
– К тебе зайдет Ласка, умойся и приберись, пожалуйста. Возьми себя в руки – вечером проводы. А лучше всего поспи. Во сне будет легче.
Она не шелохнулась – тупо глядела, как он беспомощно на нее смотрит, поднимается по лестнице, как оборачивается и шепчет:
– Отпусти. Кровь высохла. Нам надо жить дальше.
Скрипнула дверь, и что-то тяжелое привалилось с обратной стороны, а Белянка все еще не шевелилась. Все стояла и чего-то ждала, ждала, ждала. Потом медленно опустилась на холодный пол, посмотрела на красные коленки, на сбитые локти, обняла подушку Стрелка, вдохнула до рези в груди остатки запаха и беззвучно заплакала.
Глава 41
Сквозь соленый туман, сквозь духоту измусоленной мокрой подушки скрипнула дверь.
Потом скрипнула ступенька.
Еще ступенька.
Белянка вздрогнула, выглянула из кокона изодранной постели. Кто там идет? Ласка? Нужно бы умыться, прибраться, расчесаться… нужно бы.
– Здравствуй, ведунья, – раскатился бархатистый голос.
Медленно подняла Белянка лицо, вглядываясь в потертые сапоги, выбеленный солнцем плащ, еще не старые, но сухие от ветра руки, длинные серовато-седые пряди, ранние морщины и глаза цвета мокрой золы.
В глазах отражалось скорченное на полу существо, с опухшими губами, исцарапанной шеей и всклокоченными когда-то светлыми волосами. На существо было больно и страшно смотреть, но именно потому Дождь сюда и пришел.
– Я видела себя твоими глазами, – прогнусавила Белянка: нос не дышал.
– Не только ведуньям баловаться такими штуками, – менестрель улыбнулся.
– Где ты научился ворожить? – Белянка и сама не заметила, как внутри проснулось первое живое чувство – любопытство.
