«Все едино и разделено до бесконечности», – эхом полыхнули слова Ивы.
«Что это значит? – потянулась Белянка. – Мне нужна твоя помощь!»
«Помощь нужна не тебе», – гулко отозвалось в пустоте.
«Я не понимаю!» – взмолилась Белянка.
«Нет чужой боли и боли своей. Все едино и разделено до бесконечности. Едино – мы части единого мира. Разделено до бесконечности – и потому нам так трудно друг друга понять. И только любовь соединяет нас вместе, позволяет выжить».
«Но его больше нет! Она убила его!»
«Так отпусти, глупая девочка! Никуда он не делся, он здесь, рядом, часть этого же мира. Он вернется однажды с рассветом. Вы встретитесь, вы еще проживете свою жизнь. Если ты сможешь прожить эту жизнь и остаться частью единого целого, не разрушить, а стать прозрачной и созвучной. Если вы все еще будете друг друга любить – вы найдетесь в любых мирах. Но сейчас перед тобой одинокий, потерянный человек. Помоги ей. Спаси ее. Верни ее миру».
«Она убила его!»
Но Ива замолкла.
Белянка открыла глаза.
– Что это было? – только и смог вымолвить Стел.
Рани неотрывно смотрела двумя черными безднами расширенных удивлением и болью зрачков.
– Вы все… слышали? – Белянка не смогла подобрать более верного слова.
Стел кивнул.
– Это была Ива. Старая Ива. Я пришла за ее советом. И я получила совет.
Не думая, не рассуждая, Белянка опустилась на землю и сжала белую руку убийцы.
Нет. Не так.
Сжала белую руку Рани.
Глава 42
Невесомая призрачная ладонь по-детски трогательно сжалась в кулачок.
– Подпусти, – прошептала Белянка и легко расцепила слабые пальцы, погладила белую кожу.
Рани часто дышала и с подозрением смотрела сквозь полуприкрытые веки. Этот взгляд из-за грани обжигал безысходностью. Коснуться ее души – жутко.
– Что ты делаешь? – забеспокоился Стел.
Белянка отмахнулась:
– Еще не знаю.
– Если ты навредишь ей, вздумаешь мстить…
– Наврежу? – хохотнула она и глянула исподлобья. – Ты и вправду думаешь, что ей еще можно навредить?
Рани попыталась возразить, но вышел невнятный хрип – горлом пошла кровь, темная, густая. Стел сжал ладонями ее бледные скулы, повернул голову и отер губы платком.
– Помоги ей, пожалуйста, – взмолился он, в упор посмотрев на Белянку. – Я испробовал все.
– Я… не могу, – как же трудно сказать это в глаза! – Не могу. И никто не может. Запрещено возвращать того, кто уже за гранью.
– Но это возможно?! – Стел схватил ее за плечи, подался вперед.
На переносице сошлись брови, заблестели кровавые от бессонницы глаза, сжались до скрежета зубы.
Белянка сглотнула и зажмурилась, отгоняя предательские мысли.
А если бы здесь лежал Стрелок? Стел маг – они могли бы замкнуть с Белянкой круг силы. И попытаться. Даже больше. Сейчас тело Стрелка у Горлицы… и если собрать всех ведуний, Стела, то…
… можно было бы увидеть его глаза!
Сердце замерло в самой высокой точке вдоха. Застыла в жилах кровь. Остановилось течение реки. Смолкли листья.
В пустоте, разросшейся до необъятных размеров, заполнившей сердце, грудь, тело, поляну и целый Лес, в страшной пустоте капали слова. Искрились в черноте, летели сквозь бесконечность и разбивались мириадами брызг о гладкую воду.
В пустоте сердца голосом тетушки Мухомор взрывались слова.
Равновесие.
Невозможно объять все.
Любое тепло верни добром.
Разрушила связь – создай новую.
Самое чудесное в мире: жизнь и смерть.
Никогда.
Никогда не вернуть.
Никогда не родить ему дочь.
Никогда.
Никогда не плачьте об ушедших.
– Нет! – громко, что есть сил, выдохнула Белянка, запрещая самой себе даже думать об этом. – Нет.
Нет.
Солнце согрело затылок и голые плечи. Зазвенели сосновые иглы. Где-то в поднебесье застучал дятел. Потекла река по жилам Теплого мира. Потекла по телу кровь. Стукнуло в гортани живое сердце.
– Нет, – повторила Белянка теперь для Стела. – Я могу только попытаться отпустить Рани, если она откроется. Если у меня хватит умения и сил.
Он зажмурился, закусил губы, кивнул и отошел к костру – все так же с закрытыми глазами. Сел на землю, покачиваясь из стороны в сторону, и зачем-то еще несколько раз кивнул. Стел плакал.
Пусть так. Это не сейчас.
Белянка потянулась к Рани. Всем существом: всем, что еще осталось от души.
Ответом была тишина. Когда собираешь тепло с поверхности камня – в нем и то больше жизни и силы, больше воспоминаний: о касаниях дождя, жаре солнца, о людях, ящерицах, птицах и былых временах. А здесь лишь смертный холод кожи.
И тишина.
– Пусти, – прошептала Белянка и обронила слезу на впалые щеки Рани. – Я не сделаю тебе больно.
На мгновение она замерла, балансируя на грани.
Зачем так нужно пробиваться к умирающей душе? Что это изменит? Кого спасет? Так сказала Ива – и только?
Нет. Что-то рвется туда, внутрь измученного тела, в глубину закрытого сердца. Во что бы то ни стало нужно понять, прочувствовать и… простить. Даже если Белянка сама не доживет до вечера – здесь и сейчас осталась последняя возможность понять и простить убийцу Стрелка. И без этого дальше просто нельзя: ни жить дальше нельзя, ни умирать. А может, все дело в том, что что-то знакомое, что-то созвучное слышится в этом разрушенном человеке? Но в этом Белянка боялась признаться даже самой себе.
Крепко сжала левой рукой правую ладонь Рани, а правой – левую.
Круг замкнулся.
Вместе с током тепла Белянка хлынула внутрь чуждого израненного тела. И с трудом сдержала крик.
Холодно. Трудно дышать. Хочется пить. Как же хочется пить! Больно шевелиться, думать, глотать. Темно и холодно. Ни вырваться, ни продохнуть. Нет ничего. Уже давно совершенно ничего нет – ни рук, ни ног, ни шеи, ни живота. Особенно правого плеча. Только месиво боли и жара. Жар внутри. А снаружи холод. И скоро взорвется перегретая вязкая кровь. Закипит. Выльется горлом – и все закончится.
Как же хочется пить.
Усилием воли Белянка отыскала саму себя, собрала воедино и в третий раз взмолилась:
– Впусти…
Со страшными проклятиями, грохотом и треском темнота расступилась, и Белянка обнаружила себя…
