Даже Ловкий ее гонит! Не смотрит в глаза – и гонит! Обвиняет в предательстве! Когда ей ни жизнь не нужна, ни смерть – лишь бы выполнить последнее обещание Стрелку, а дальше – будь что будет. Ни дышать не хочется, ни двигаться. Только держаться за ускользающие воспоминания.
А они гонят! Гонят прочь!
И Горлица. Сколько лет под одной крышей росли? Из одной миски ели? Распевали заклятия на голоса.
Сквозь пелену слез поляна расплывалась цветными пятнами. Разглядеть бы напоследок, запомнить утоптанные тропинки, скрипучие ветви, донные камни, травяные крыши и старые лодки на привязи. Запомнить бы лица, и звуки, и запахи. Запомнить бы… да зачем?
Делится теплом Ласка, сквозь кривую от ужаса улыбку – никогда бы не видеть такого ее лица. Но она делится, изо всех сил противится общему проклятию. Незаметно спасает названую сестру.
«Спасибо…» – невесомо коснулась ее мыслей Белянка, прячась от Горлицы.
Деревянные ноги шагнули вперед. Раз, еще раз. У воды стоял Дождь, и душа от его взгляда рвалась на куски.
– Я не смогла, прости. Я подвела, – беззвучно шепнула Белянка и зашла в реку.
– И не возвращайся! – крикнула в спину Горлица.
Белянка нырнула с головой. Течение ласково окутало распущенными волосами, забралось под нижнюю рубаху, пощекотало шею мелкими пузырьками. Приняло как родную дочь, прижало ко дну. Река протекала, будто насквозь, через ладони и ступни, по животу и спине, по щекам. Вымывала слезы, уносила последние силы и память. Оставляя лишь беззвучный и вечный покой.
Здесь, на дне, тихо и хорошо. Нет выжигающих глаз, неизбежного утра. Если грести по течению, можно догнать Стрелка. Забраться к нему в ладью, прижаться всем телом и больше никогда не отпускать, не размыкать объятий. Тихо и почти не страшно.
И громче слышится:
– Я с тобой, – при каждом ударе сердца.
И даже не хочется дышать.
Натянулся подол юбки: зацепился за корягу. Белянку отбросило назад.
Резко кончился воздух.
Вот и все? Так просто?
– Помоги… им… обещай… – стукнули в висках последние слова Стрелка.
Белянка рванулась вверх. Раз, другой – ткань не поддавалась.
Зачем выплывать? Зачем жить?
И тут будто все призраки, живые и ушедшие, окружили Белянку безликими тенями, зашептали, закричали, заплакали десятками голосов позабытой жизни:
– Обещай…
– Давай, попробуй, убей себя заживо, попробуй!
– Ты – камень, что может сохранить равновесие.
– Девочка моя, доченька. Мышка моя. Мы с тобой справимся. Все у тебя будет, девочка моя, все будет. Только держись! Никогда не сдавайся, слышишь? Живи, покуда не пришло твое время, во что бы то ни стало – живи!
– Должен же быть, сумерки его подери, этот другой выход!
Должен быть выход. Живи!
Белянка подтянула себя ко дну, цепляясь за корягу, руками рванула подол, согнула колени и из последних сил оттолкнулась. Долго, бесконечно долго, целый удар сердца тянулся подъем к поверхности, к жизни, к воздуху. Река сама выталкивала измотанное тело.
Воздух с хрипом ворвался в легкие. Сладкий, густой, хвойный воздух. Воздух вечернего леса, родного дома. Трещала на ветру осока, стрекотали жабы, кричали птицы. Белянка лежала на спине и смотрела в небо. Там, за облаками, сейчас появляются первые звезды. Над водой стелился туман, кутал пуховым одеялом. Деревни не видно – так далеко унесло течение. Как многие порадовались, что она не вынырнула?
Но она вынырнула. Она дышала. Сердце часто билось в висках.
Воздух пах жизнью.
Осталось найти, сумерки его подери, этот другой выход и выполнить обещание.
Глава 44
Угли мерцали, осыпаясь пеплом. Затекла шея, замерзли ноги, дым выел глаза, но Стел не шевелился. И в голове не шевелилась ни единая мысль: о высоком думать было поздно и цинично, о насущном не хотелось. Оцепенение сковало намертво.
– Эй… – послышалось из-за осоки. Белка? Утром они попрощались навсегда и не в самых теплых выражениях.
Стел попытался встать – обе ноги прострелило иголками, он поморщился.
– Я здесь, – отозвался он на повторное «Эй!».
– Я уж испугалась, что ты ушел, – буркнула она и глянула исподлобья.
Стел не узнал ее. Сарафан оборван, свисает лохмотьями так, что виднеются ноги, худые и в синяках. Пальцы на ступнях сбиты в кровь. Рубаха сползла с плеча и походит скорее на тряпку. Волосы спутались косицами, а на лице остались только глаза. Громадные и бессмысленные.
– Почему ты пришла? – Стел облизал пересохшие губы и понял, что все это время стоял с открытым ртом.
– Мне теперь тоже некуда идти, – прохрипела она, закашлялась. – Меня прокляли и изгнали из деревни.
– За что?
Она ответила спокойно, будто прилежная ученица, вызубрившая урок, который никак не касался лично ее:
– За проводы Рани. За тебя. И за предложение не нападать на лагерь чужаков на рассвете.
– Значит, они умрут на рассвете, – внутри у него будто что-то оборвалось. Даже удивительно, что там еще осталось чему обрываться.
Она кивнула:
– На рассвете, – и на лице не отразилось ничего. – И что ты будешь делать дальше? – Стел мысленно содрогнулся, будто этот страшный вопрос был задан ему. – Жить.
Белянка сжала кулаки и улыбнулась. Трогательно и странно улыбнулась. И что-то такое было в этой улыбке, что Стелу захотелось улыбаться так же безумно.
– Жить? – он тоже оскалился.
– Жить! – расхохоталась она, неотрывно глядя ему в глаза. – Что мне еще остается? Жить и спасать непутевую свою деревню.
– Как спасать?
– Не знаю, – она продолжала хохотать, не мигая.
Рядом с ней было действительно страшно. Стелу захотелось, чтобы она ушла. Исчезла в темноте и не возвращалась. Сумасшедшая лесная девочка. Ее жизнь переломали рыцари. Ее дом исчезнет на рассвете. Ее смех пробирает до костей.
– А что будешь делать ты? – Белянка наконец успокоилась и стала похожа на человека.
Стел молчал, стыдясь минутной слабости. Перед ним стоял ребенок. Несчастный ребенок, нуждающийся в помощи. Да, у Стела и у самого не осталось тепла, веры и сил. Но ради другого человека подняться проще, чем ради себя. Он может помочь Белянке. Может! А что еще делать? Куда идти? Домой не вернуться – не сидеть же, до бесконечности глядя на пепел, пока оцепенение не перерастет в окоченение!
– А я буду помогать тебе жить и спасать твою деревню, – громко заявил Стел и улыбнулся.
Должно быть, улыбка вышла такой же странной, потому что Белянка вздрогнула и отступила на шаг.
