Мама с улыбкой посмотрела на мужа и задернула над колыбелькой полог.
– Идемте, – кивнула она и взяла сына за руку. – Идемте пить чай.
– Мама! – разрыдалась за стеной девочка-без-имени и ударила кулаком по прозрачной стене.
Мама обернулась и с той же нежной улыбкой посмотрела ей в глаза.
– Ты у меня будешь самой счастливой, доченька. Ты будешь самой счастливой, Беляночка.
Она поцеловала прозрачную стену с той стороны, и они ушли пить чай под громадной луной, желтой, как голова сыра.
А девочка-которой-вернули-имя сидела на пепле, в который превратилась ее жизнь, и ревела навзрыд, будто вновь была несмышленым младенцем и верила, что если долго, очень долго и очень отчаянно плакать, то мама обязательно услышит, придет и поможет. Все исправит. Все починит.
И все пройдет.
– Вставай, Белянка, – раздалось над ухом.
Совсем близко раздалось, здесь, по эту сторону проклятой стены.
Она вскинула полные слез глаза и увидела Стрелка. Он стоял над ней и протягивал руку. Улыбка рисовала на его щеках продолговатые ямочки, но голубые глаза светились грустью. Пересыпались под неслышимым ветром прямые волосы, топорщился мохнатый ворот безрукавки.
Это был он! Это взаправду был он! Даже пахло как будто солнцем, и летом, и счастьем. И он был здесь, по эту сторону стены, он протягивал руку!..
Она вскочила на ноги и кинулась к нему…
… но он отступил на шаг и покачал головой.
– Стой! – крикнула она, грудь будто ошпарило кипятком. – Куда ты?
– Еще не время, любимая. Еще не время.
– Но почему? Я выполнила обещание! – Она вновь шагнула к нему.
А он вновь отступил:
– Не теперь.
– Но все закончилось!
Она шагнула. Он отступил и прижался спиной к прозрачной стене.
По ту сторону в ночной темноте шелестели ивовые лозы, струилась река.
– Ничего не закончилось, Белянка. У тебя еще целая жизнь впереди.
– Но мне не нужна целая жизнь без тебя! – Она бросилась ему на шею.
Но он ускользнул из-под ее рук и легко прошел сквозь прозрачную стену.
А она легко прошла следом.
– Жизни виднее, что тебе нужно, – он улыбался грустно-грустно-грустно.
Они стояли в темноте, под пологом ивовых ветвей, за которыми по черному небу плыла громадная, желтая, как головка сыра, луна. Ветер пересыпал вытянутые листья, стучал стеблями осоки и камыша, скользил вдоль воды. А они стояли и не приминали травы.
Рядом с ними на земле лежало тело, одетое в чужие штаны и чужую рубаху. Около тела, сгорбившись и подобрав под себя ноги, сидел Стел. Он уткнулся лицом в ладони и не шевелился. Будто оттого, что он не спал, что-то могло измениться.
– Жизни виднее, что тебе нужно, – повторил Стрелок. – Просто поверь в это, любимая.
– Не могу, – беззвучно прошептала она.
– Ради меня поверь, пожалуйста, – он не мигая смотрел ей в глаза.
После невыносимо долгого молчания она спросила:
– Мне даже нельзя тебя обнять?
Он отрицательно покачал головой.
– Прощай, – прошептали любимые губы. – До встречи.
Ответное «до встречи» застряло в горле.
Потому что он исчез и оставил ее одну под пологом ивовых ветвей.
Без сил, без мыслей, без слов, храня только собственное имя, она поддалась порыву ветра и вернулась в остывшее, закостеневшее тело. Жгло горло, засохшие слезы склеивали ресницы, не хватало воздуха. Сердце стучало больно, надрывно.
Белянка открыла глаза.
Глава 49
Сквозь ивовые ветви проглядывала луна, обглоданная с правого края. Сероватые рытвины темнели на ее лице, изрезанном тонкими контурами листьев. Ветер раскачивал лозы с оглушительным шелестом, спускался по извивам коры, холодил кожу. Немели пальцы ног, губы постреливало иголками. Каждый шорох, каждый отблеск луны впечатывался в память до боли. Отрывисто ухнула сова и будто поперхнулась собственным криком. Плеснула река, скрипнули сучья.
Темнота сочилась едва слышным напевом свирели: она плакала мамину колыбельную.
По телу разливалась свежесть. Небывалая легкость перетекала талой водой, напитывая ладони, локти, по спине спускалась до пяток и ключом била вверх, холодила горло, пощипывала щеки. И Белянка будто плыла в ночном воздухе, растворялась порывами ветра, исчезала, отрываясь от земли, и темные травы волнами расходились до горизонта.
Прошлое больше не тянуло колючими веревками. Белянка помнила все, бесстрастно и отчетливо помнила каждый узелок прожитой жизни, помнила, быть может, даже лучше, чем когда-либо. Она помнила лица, взгляды, улыбки, морщинки, родинки, слова, движения, слезы – все, что случилось, и все, что не сбылось. Но она больше не принадлежала собственному прошлому: оно отпускало ее, прогоняло, торопилось избавиться. Она была не нужна даже собственному прошлому!
Она была не нужна целому миру.
Что принесла ее жизнь? Огонь, разрушения, смерть.
Она не нужна! Она лишняя. Лишняя! Бессмысленная и бесцельная.
Почему она очнулась? Зачем? Зачем вернулась в тело, у которого ничего не осталось?
В сердце больше не билось пушистое солнце. Ушел последний родной запах, и только безликая свежесть звенела на все лады. Пустота раскрывалась воронкой, тянулась к горлу, к глазницам, опускалась в живот, надувалась пузырем, через уши вытекала наружу. Пустота пожирала все, даже перегорелый пепел – не оставалось ничего.
Белянка судорожно, глубоко вдохнула, чтобы хоть чем-то заполниться. Пахло землей. До слез пахло сырой землей, сладким перегноем, речной тиной и горькими травами: будто кто-то голыми руками до порезов рвал острые травы и растирал между пальцами.
Медленно Белянка повернула голову, чтобы увидеть сгорбленного рядом Стела. Он сидел поджав ноги, опустив поросшее щетиной лицо. Локти упирались в колени, а кисти почти касались травы. Его легко можно было бы принять за мертвый древесный корень. Белянка осторожно отвела руку и коснулась его указательного пальца.
Стел вздрогнул и вскинул голову. С постаревшего от бессонных ночей лица, исчерченного морщинами, смотрели осоловелые глаза. И вдруг в черноте зрачков будто пролетела звезда: распахнулись ресницы, расправились складки вокруг губ. Стел с силой сжал руку Белянки и ошалело улыбнулся. В ответ она изо всех сил стиснула пальцы. Он зажмурился и прижал к шершавой щеке ее ладонь.
– Я здесь, – прохрипела она вечность спустя и не узнала свой скрипучий голос.
Он отрывисто кивнул, не выпуская ее руки, не открывая глаз.
– Кто-нибудь… – она протолкнула сухой комок в горле. – Кто-нибудь выжил?
