Но Нкрума вздохнул.
Хватит.
Этак и вправду от рода отлучат, и все бы ничего, но… он когтем подвинул визор и, пользуясь редкой в доме минутой затишья, поскреб хвост. Зуд утих, но ненадолго. А экран вспыхнул, пошел рябью, которая разродилась россыпью золотых лепестков.
Заиграла нежная мелодия.
А вкрадчивый голос произнес:
– Мы устроим ваше личное счастье…
В это мгновенье песчаные блохи показались не самой большой бедой.
Несколькими часами позже
Покои младшего брата выходили окнами на пустыню. Голую. Почти безжизненную. И свет трех лун окрашивал ее в бледно-серебристые тона. Где-то вдалеке скрипели песчаники, завлекая самок.
– Ты уверен? – Гарджо развалился на подоконнике.
И пустынный ветер, пропахший запахом почти спелой айтши – надо полагать нынче ночью братец, в очередной раз нарушив запрет, рискнет и совершит вылазку в Древний город, – ерошил его длинную темную гриву.
– Я уже ни в чем не уверен.
А может, с ним пойти?
Когда-то Нкрума неплохо изучил пустынные тропы. Интересно, под старым камнем, который ветра то укрывали песками, то вновь обнажали, все так же обретаются многоноги?
А гнездо остроголовых змей уцелело ли?
И если да, сколько в нем самок?
В последний свой визит Нкрума насчитал почти дюжину – редкий случай. Если повезет, получится стянуть пару-тройку кожистых яиц.
Матушка, помнится, в тот раз впервые голос повысила.
Змей она не любит.
– Ну да… – братец поскреб ухо.
Тоже блохи?
И хвост вон дернулся, мазнул кисточкой по ковру.
– И что ты предлагаешь?
Визор с раскрытой и честно или почти честно заполненной анкетой лежал рядом. Одно касание, и анкета уйдет, чтобы навсегда изменить жизнь Нкрумы.
– Допустим… послушай маму.
– А сам?
– До меня еще не скоро очередь дойдет. – Гарджо был младшим в семье, а потому искренне полагал, что взрослеть ему вовсе не обязательно. И матушка по неизвестной прихоти поддерживала в нем эту уверенность.
Может, ждала, когда он притащит в дом змеиные яйца?
– Когда-то и я так думал, – вздохнул Нкрума, отодвигаясь от визора. – И не только я.
– Да ладно.
Братец проводил взглядом толстую бабочку-белянку, впорхнувшую в окно. Та заплясала, закружилась, роняя с крыльев белесую пыльцу.
И по комнате поплыл сладкий аромат переспелой джарвы.
Захотелось пить.
И на свободу.
На свободу больше…
– Что страшного в женитьбе? Всем рано или поздно приходится…
– Посмотрим, как ты запоешь, когда твоя очередь наступит.
– Не скоро, – младшенький оскалился. – Я не собираюсь совершать выдающихся деяний, а значит, хорошую партию мне не предложат. А без хорошей партии матушка настаивать не будет. Так что, братец, сам виноват. Сидел бы на своей границе тихо, гулял бы свободным. Нет же, подвигов захотелось.
В чем-то он, баловень, был безусловно прав. Но вся натура Нкрумы отказывалась эту правоту признавать.
– А вообще, выбери кого-нибудь. Если все равно, то просто закрой глаза и ткни пальцем.
– Нет.
– Почему?
Бабочка носилась вокруг лампы, ударяясь об абажур, и тогда рыхлая пыльца падала едва ли не комками, а в аромате проскальзывали гнилостные нотки.
– Потому… – Нкрума вздохнул. Как ему объяснить?
И не только ему.
Братец не желает понимать очевидного.
Брачный ошейник – это далеко не просто ритуальное украшение, которого рано или поздно удостаивается любой круонец. Это ошейник и есть.
– Отец счастлив…
– Ему так приказано, – огрызнулся Нкрума. – Пусть бы только посмел не быть счастливым… посмотри на Джая…
– А что с Джаем?
– Ничего.
– Да успокойся ты. И объясни толком, – братец сел, и хвост его раздраженно щелкнул по подоконнику.
– Толком?
На визоре вспыхивали и гасли золотые лепестки.
И время от времени раздавался тот самый вкрадчивый голос с угрожающим обещанием обустройства личной жизни.
– Толком… раньше Джай делал то, что считал нужным. А теперь – то, что полагает правильным его дорогая супруга. Маррет… его когда-то называли надеждой Шадара. И в итоге? Эта надежда надышаться на свою красавицу не может, разве что туфельки в зубах за нею не носит, и то только потому, что боится ткань попортить. Берго…
– Хватит, – младшенький махнул рукой. – Я понял. Ты боишься повторить их судьбу.
– Еще как.
Нкруму передернуло.
А может, ну его? Матушку, род, Совет Галактический… тоже ничего хорошего, одна сплошная бюрократия… пусть отлучают. И тогда он, Нкрума Безымянный, будет свободен.
Отправится на границу.
Не адмиралом – безродным не положена своя эскадра, – а обыкновенным наемником. Припишется к какому-нибудь боевому шлюпу и заживет простой и понятной жизнью, где не будет иных обязательств, нежели прописанные в типовом контракте.
Красота.
– Ты боишься женщин! – младшенький соскользнул на пол и потянулся до хруста в костях. А кости его, еще окончательно не застывшие, хрустели как-то особенно смачно. – Наш бесстрашный адмирал боится женщин!
– Любой нормальный круонец, если он в здравом уме, боится женщин.
Младшенький захихикал.
Вот же… никакого понимания момента. Тут, может, вся жизнь перед глазами пролетает, усыпанная треклятыми лепестками, а он хохочет, как ошалевший грахан.
– Ладно, давай сюда свою анкету.
– Стой!
Но младшенький успел сграбастать визор.
– Так, это о тебе. Имя, пол, возраст, статус… ничего интересного. Увлечения. Братец, ты что написал?
– Вышивание. Крестиком, – Нкрума попытался ухватить младшенького за хвост, но тот оказался на диво прыток. И хвост убрал вовремя, только кисточкой по носу щелкнул. – Мне и вправду нравится…
– Это я знаю, что тебе нравится, но, поверь, это несерьезно. Вот ты хочешь, чтобы твоя будущая супруга с тобой считалась? Хочешь или нет?
Нкрума тяжко вздохнул.
– А кто будет считаться с существом, которое, уж прости меня, в свободное время крестиком вышивает?
Это он зря.
Вышивание успокаивало. Помогало сосредоточиться. Да и вообще расслабляло. И ничего-то зазорного в этом занятии Нкрума не видел.
