Расческа застряла.
И сломалась.
Что ж, в конце-то концов…
На меня навалилась странная апатия. Я позволила возложить на голову стальной венец, на который и закрепили мой саван. Предварительно ткань сложили в несколько раз и как-то так хитро, живописными складочками, выдававшими немалый опыт в подготовке невест. Получилось даже красиво… правда, мрачная моя физия несколько красоту портила.
Ксенопсихолог и Ицхари подхватили остатки шлейфа.
Все-таки не то что-то у меня с подсознанием. Определенно…
Торжественной процессией прошли мы по узкому корабельному коридору. Послышалось даже, что где-то далеко играл орган. Розовых лепестков вот не хватало, да…
Апатия отметила этот факт и не позволила на нем сосредоточиться.
Круглая капсула планетарного лифта.
Стремительное падение. Я и испугаться не успела.
Пустыня.
И солнце, над ней встающее.
Красный. Желтый.
И рыжий.
Все оттенки переплелись, создавая удивительнейший узор. Неправдоподобно огромный белый шар медленно выбирался из песчаной ловушки. И лиловые тени ложились пред ним праздничным ковром. И сама мысль ступить на этот ковер была святотатством.
Я стояла и смотрела.
Сквозь стекло.
И стекло это, идеальной прозрачности, казалось мне помехой. Апатия сгорела в сине-зеленых сполохах рассвета, сменившись удивительным чувством покоя. Я закрыла глаза.
Тянуло выйти.
Ступить на пески. Коснуться их, убеждаясь, что они и вправду столь же тонки и мягки, как выглядят. Я, кажется, сделала шаг, но меня удержали.
– Не стоит, Агния-тари, – сказал Ицхари, разрушая очарование момента, – пустыня опасна…
Верю.
И все-таки… Солнце, пески… как в дурном анекдоте про пляж в пятьсот километров… только местный, помнится, величиной на всю планету.
Воды здесь мало.
И моря в принципе не предвидится. Интересно, мой жених вообще моется или предпочитает вылизываться? А то мало ли какие здесь обычаи…
Мы стояли.
И стояли.
И моя апатия сменялась здоровым раздражением. В конце концов, меня с другого края Вселенной приперли не для того, чтобы рассветами местными любоваться.
Где, спрашивается, тот несчастный, которому холостым спокойно не жилось?
Он явился, когда солнце, оторвавшись-таки от земли, поднялось на две ладони и плеснуло жаром. Не знаю, как снаружи, но в стеклянной кабине стало вдруг душно, как в духовке. Ицхари расправил полупрозрачные крылья, а ксенопсихолог надул пузырь зоба. Я бы тоже чего-нибудь расправила или надула, но природа оказалась жестока к гоминидам, а потому оставалось стоять и надеяться, что рано или поздно нас отсюда заберут.
Раздражение росло вместе с температурой.
Я взмокла.
И туфли треклятые, которые пришлось надеть для полноты образа, вновь натирали… и вообще…
– И долго нам тут… – я прищурилась. Солнечный свет был слишком ярким.
– Согласно древней свадебной традиции круонцев… – проскрежетал Ицхари, которому, казалось, местная жара пришлась вполне по нраву. Тело его выпрямилось, а на хитине проступили маслянистые капельки, источавшие ментоловый прохладный аромат. – Невеста дожидается жениха…
Со скалкой в руке.
– …Тем самым выражая свою готовность перейти в его род. Это относительно новая традиция, которой не исполнилось и тысячи лет.
Да… со старинной и традиционной скалкой в руках, которая, думаю, передавалась бы от матери к дочери вместе с напутственными словами.
– Ранее мужчины меняли род…
– И как долго дожидалась?
– Пока тени не сократятся на треть… – Крылья переливались всеми оттенками радуги и вибрацией своей создавали иллюзию сквозняка. – И чем серьезней намерения, тем дольше длилось ожидание. Известны случаи, когда невеста стояла на вершине бархана сутки…
Изрядно пополнив запас напутственных слов, надо полагать. И содержание приветственной речи вряд ли, конечно, входило в семейные легенды, но…
– Ее встречает не жених, но старшие женщины рода…
В этот момент на горизонте что-то мелькнуло, будто осколок стекла сверкнул.
– …Которые провожают ее…
Да под белы рученьки. Хотя, конечно, разумно. Все же пока доведут до жениха, первый гнев схлынет, а там, глядишь, и вовсе на нет сойдет, коль невеста отходчивой будет.
– …В дом рода.
Осколок сверкнул ярче и превратился в стеклянную машину. Выглядела она этакой игрушкой, гладкой со всех сторон и блестящей.
Колеса отсутствовали.
И крылья.
И двигалось оно, чем бы ни было, плавно, будто по нити скользило.
– Что это?
– Гравилет, – Ицхари любезно объяснил необъяснимое.
Женщины рода не спешили, а скалки, чтобы поприветствовать их должным образом, у меня не было.
И к лучшему.
Машина зависла над песком в полуметре от капсулы лифта, и в зеркальной ее глади отразились и струна лифта, и капсула с застрявшей в лифте мной.
Отражение было хорошим.
Качественным.
Я увидела и вздыбившиеся волосы, и фату, что съехала набок, придав мне вид лихой и слегка придурковатый, и пот на коже… и в общем, саму себя, на редкость нелепую в сопровождении рептилоидного монстра и богомола-переростка.
Не знаю, что подумали женщины рода, но выходить из гравилета они не спешили.
Ждали.
И мы ждали. И вот подумалось, что ожидание это есть вполне себе явственная демонстрация будущей счастливой жизни, которую устроит мне свекровь при поддержке старших женщин рода.
Уж лучше б я жениха усыновила, уматерила… нет, уматерить его я еще успею, но все же…
Наконец капля будто разломилась пополам, и верхняя ее часть вытянулась, образовав между гравилетом и лифтом тоннель. Он пропускал свет, но при том ослаблял его, избавляя от слепящей яркости.
Пленка лифта дрогнула и лопнула, освобождая проход.
И дальше что?
Мне полагается бежать вприпрыжку, повизгивая от счастья, что обо мне все-таки не забыли?
А ведь могли.
Это просто… Уходит девушка на высокий бархан, а добрая свекровь путает даты, когда невестушку встречать надобно. И та стоит, ждет, гадает… ее ли заберут или уже обугленный скелет?
– Вы вновь настроены негативно, – с упреком произнес Ицхари, и крылья его полыхнули бледной радугой. – Подобное мышление свойственно гоминидам, но, надеюсь, вы сумеете перебороть в себе…
