– А хочешь, я тебе спою? Расцветали яблони и груши… – Мой голос заполнил пещеру. Не сказать, чтобы я обладала выдающимися вокальными данными, но твари понравилось. Она замерла.
И глаза прикрыла.
И лишь розовые перья на шее трепетали.
– Поплыли туманы над рекой…
Тонкий свист оказался мелодичным. Она что, подпевает? Хищник-меломан…
– Выходила на берег Катюша…
Я оказалась у входа и, заглянув в него, продолжила:
– На высокий берег на крутой… А теперь извините.
Тесный.
И узкий.
И с каждым шагом становился все уже. Я услышала обиженный визг, то ли неожиданное окончание концерта пришлось ей не по нраву, то ли исчезновение завтрака, разбираться я не стала. Прижавшись к стене, я торопливо втискивалась между двумя рядами огромных глыбин. И надеялась, что коридор этот достаточно длинный, чтобы убраться на безопасное расстояние.
Тварь пыхтела.
И кажется, умудрилась просунуть голову в щель. Заухала. Захныкала. Залепетала что-то жалобное-жалобное, отчего у меня слезы на глаза навернулись.
Хоть возвращайся и утешай…
Нет уж!
Я выдохнула, потому как коридор стал непозволительно узок. Может, и смысла нет дальше идти? Посижу тут, пока Нкрума не придет, а там… надеюсь, он прогонит это существо, кем бы оно ни было, найдет меня, спасет, а я уже была готова броситься на шею спасителю и оросить ее слезами.
Щедро.
Я вздохнула.
И вздох был ответом.
Вздрогнула.
Эхо. Это всего-навсего эхо. В подземельях оно тоже водится. То есть я очень на это надеюсь. Надо успокоиться и…
И что-то тяжелое легло на ногу, затем эту ногу обвило.
Не кричать. Не прыгать. А то вдруг оно ядовитое? Наверняка ядовитое… Прижаться к стене и притвориться частью ее… Ползет? Пусть себе ползет. И подальше, подальше… Хорошо, что писать уже не хочется, иначе…
Оно поднималось по телу медленно, ощупывая это самое тело. А забравшись на плечо, умудрилось протиснуться на другое, легло этаким тяжеленным хомутом.
Довольно теплым, к слову.
Вздрогнуло.
Качнулось.
И напротив меня в темноте тускло блеснули желтые глаза.
– А давай я и тебе спою? – без особой надежды поинтересовалась я.
Ответом мне было шипение. Странно, но оно показалось вполне дружелюбным. Глаза мигнули, а в раскрытую ладонь ткнулось что-то твердое и шершавое.
Я застыла.
И дышать старалась через раз, но получалось слабо. Тварь на мне, кем бы она ни была, медленно поднималась, устраиваясь поудобней, что было весьма затруднительно. Все ж мои плечи были не предназначены для держания всяких там…
Что-то щекотнуло шею.
Ткнулось в ухо.
И вновь зашипело, этак доверительно.
Не знаю, как долго мы стояли. Вначале я боялась. Нет, боялась – не то слово, я оцепенела от ужаса, но время шло.
И шло.
Тварь прижалась к щеке, нежно так… и была она довольно-таки теплой. А стена – жесткой. Ноги дрожали, но страх… он не то чтобы вовсе исчез, скорее ослаб, позволяя думать.
Если бы меня хотели сожрать, уже сожрали бы.
А если нет…
Я пошевелила рукой.
Тварь не отреагировала.
Пошевелила другой. И кажется, спугнула кого-то, кто устроился на моей ноге. Он заворчал и эту ногу прихватил зубами, чтобы в следующее мгновенье отпустить.
– С-спасибо, – икнув, сказала я. – Но если бы вы были так любезны проводить меня, а то жених, знаете ли, волноваться станет.
Если, конечно, еще есть кому волноваться.
Глава 24
Назад Нкрума летел.
Он понимал, что опаздывает, что зря выходил и вообще не стоило бросать ее одну, и потому спешил, как мог. Пустыня оживала. Милосердное рассветное солнце топило лед, и тепло его, пока еще ласковое, питало жизнь.
Время уходило.
И белая вспышка в небесах не заставила Нкруму ни на мгновенье замедлить бег.
Город показался, совершенно такой же, как и был до бури. Голова зверя и та была занесена лишь наполовину.
Издевательство.
Нкрума все же перешел на шаг.
Вот и нужный тоннель. И запах зверя, которого здесь просто-напросто не могло быть. Матерый рапан со шкурой, прочной, как скалы первопредков, расхаживал вокруг палатки, то и дело останавливаясь, чтобы ткнуться в нее мордой. И на морде этой застыло выражение…
Удивления?
Восторга?
Он чуял женщину? И предвкушал хороший мясной обед?
Нет… если бы так, палатку рапан давно разорвал бы, когти его и полиброню корабельную распилить способны, а уж палатка ему на один взмах лапы. Тогда в чем дело?
Игрушка?
Они вообще способны играть?
Нкрума зарычал. Его голос отвлек внимание рапана от палатки, заставив отпрянуть и тоненько заскрежетать. Рапан привстал на задние лапы, и макушка его почти коснулась высокого потолка.
В прямой схватке его не одолеть, разве что увести за собой… Куда?
В боковой тоннель.
Первый достаточно широк.
Рапан заворчал.
И раздул воздушные мешки на горле, издав при этом протяжный гудящий звук. Он переминался с ноги на ногу, явно раздумывая, что делать: броситься на наглеца, посмевшего его потревожить, или же убраться. Для крохотного мозга его выбор был слишком тяжел, и рапан мучился.
Свистел.
И топал ногами, надеясь, что чужак, пусть и небольшого размера, но вида грозного и наглости необычайной – до того все твари сами предпочитали убираться прочь, – сгинет. Но Нкрума ответил грозным рыком. И рапан вздохнул.
Он выбросил длинный хвост, надеясь ударом его снести наглеца.
Нкрума увернулся и полоснул по хвосту когтями, аккурат между чешуей, а потом, подобравшись, прыгнул. Ему повезло. Рапан был крупным, слегка замерзшим, а потому медлительным. И похоже, он давно ни с кем не вступал в схватку.
Когти увязли в шкуре. И Нкрума, с трудом вытягивая их, карабкался выше.
Бежать?
Его зверь не согласен был бегать, пусть и от рапана, который верещал и вздрагивал, при том не делая попыток стряхнуть когтистого чужака.
Зверь знал, что стоит оказаться на земле, и рапан отомрет.
Затопчет.
Или собьет ударом могучей шеи. Острые клыки его разорвут кожу. Выше и еще выше… Добраться до горловых мешков, которые тонки, и достаточно одного удара… А если получится до жабер дотянуться…
