А теперь совершим чудо – и да расступятся воды, пропуская урода. Ну, не только его одного, но иначе рифмы не получалось, а без рифмы жить было грустно.
Воды расступились.
Но рогастенький не спешил ступать.
Да и пленницу держал крепко…
…Арагами-тари помнила песни.
Мир.
Сотворенный древними из песка и тлена, одаренный водой, которая скрыта где-то в глубинах, ибо любой дар надлежит хранить… Капли ее пробирались наверх, даруя жизнь.
И жизнь эта была многообразна.
Славьтесь же…
В коридорах было влажно.
Капли на стенах.
На камнях.
На белых панцирях скорпионов, которые спешили использовать влагу, собирая ее в пушистые коконы из нитей. Самки были малоподвижны, зато самцы сновали, торопясь собрать как можно больше драгоценной воды. Стая уховерток обосновалась на теле, поглощая мертвеца столь стремительно, что к вечеру от него костяк останется.
Если останется.
Неважно.
Песчаница замерла.
И улыбнулась.
– Свершилось, – сказала она, тряхнув копной косичек, и камни в них зазвенели.
Непорядок.
Но ведь охота почти окончена. Связь и ту восстановить удалось, благо мальчик позаботился разбудить дронов. Осталось переждать бурю и…
Нижние уровни не желали принимать гостей.
Их недовольство ощущалось кожей, и что-то глубоко внутри, древнее и, быть может, существовавшее еще вне поля создания разума, требовало подчиниться.
Уйти.
Что бы ни скрывалось в глубинах города Древних, оно не предназначалось для Арагами-тари. И в любом другом случае она подчинилась бы, ибо это было разумно, да и инстинкты никогда не подводили, но…
Вниз ушел ее мальчик.
И девочка, чье имя Арагами-тари, признаться, несколько запамятовала, но это вовсе не означало, что теперь род не нес ответственности за гостью.
И когда проход не исчез, она решительно переступила через низенький порожек. Древние или нет, но своего ребенка она не бросит. Почему-то Арагами-тари не удивилась, заметив, что и песчаница сунулась следом.
Песнь.
О сотворении мира и месте, которое изо всех изберет достойнейшую, поставив ее над родом и хайраком, вверив в руки ее право прокладывать пути и вести всех к пескам изобильным. Ее чело и щеки украсит узор, знаменуя, что отныне нет в мире власти выше…
И доли тяжелее.
Арагами-тари потерла виски, пытаясь справиться с нарастающей головной болью. И только легкий звон-перестук помог отогнать наваждение.
– Идем, – песчаница протянула руку.
А про них всякое говорили – что некогда, давным-давно, когда мир этот был иным, великая мать Харранаи переступила через заветы предков, взяв мужа, и за то была изгнана в белые пески…
Ступеньки.
Влага на стенах.
Уже ручейки бегут-летят, собираются в лужицы, только вот странно, отчего эту лестницу не затопило вовсе? Лужицы – это иллюзия?
Нет, невозможно. Вода имеет свой запах. И нынешний говорит о камне и подземелье, о блеклых лишайниках, которые произрастают под потолком. Они сочны и в складках своих скрывают множество мелких существ, о которых здешний мир и не слышал.
Ниже.
Мягче.
Айварх уже не услышит. И надо бы поспешить, но почему-то силы уходят, и каждая ступенька становится препятствием. Почти непреодолимым.
Она сумеет.
Она не бросит сына одного, что бы там ни говорили.
Великая мать Харранаи взяла своего мужа и новорожденную дочь, которую объявили проклятой, а еще младших сестер, не вошедших в возраст испытания. И мать, не пожелавшую, верно, вновь рисковать детьми…
Они ушли.
И пустыня приняла беглянок. Долгое время никто не слышал о них. Верно, полагали, что отступницы сгинут в песках. Ан нет, они появились много позже, когда мир уже начал меняться, но перемены эти не были еще столь радикальны.
Идет.
И поющие камни вызванивают уже не мелодию, но историю. И странно, что песня эта понятна, как если бы рассказывали о прошлом обычным языком.
Арагами-тари видит.
Кибитки, запряженные легкими харралами… А считалось, что существ этих невозможно приручить, хотя попытки делались неоднократно. В неволе харралы чахли и теряли вес, а после и вовсе гибли. Здесь же дети играли у мозолистых ног, а иные, цепляясь за длинную шерсть, вовсе взбирались на спину.
Город на волокушах.
Это ведь легко, идти вслед за крилем, ибо они, мельчайшие из жителей песков, начинают великую дорогу жизни. Они, опускаясь к самому каменистому дну, собирают крохотные капли воды, а потом поднимают их выше, вплетаясь в тела иных существ.
Удивительно.
И странно.
Рассветные песни, гортанные, лишенные слов. И странные танцы, на которые собираются посмотреть песчаные гадюки. Их тела блестят, как и тела женщин, которые берут змей в руки, сажают на плечи и гладят, будто…
Смотреть без содрогания на такое не выходит.
А лестница все тянется и тянется.
Древний город.
Не этот, а Лалшшах, что находится на дне Красного каньона, – ныне его замели пески.
Потому что появились те, кому стало слишком интересно, что находится в глубине храма, куда дети Великой Матери спускались, дабы получить благословение и печать. Она расцветала на челе сложным рисунком, который никогда не повторялся. И в извивах линий был собственный смысл, и казалось, что если Арагами-тари постарается… самую малость постарается, то она поймет.
Что?
Это ведь так просто. Надо идти.
Ниже.
И еще ниже. Кровь пуста, поэтому тяжело. Но она ведь хочет добраться до дна, своими глазами увидеть то, что скрывается в каменной утробе запретного места? Хочет… Этого многие желали. Три сильных рода объединились, решив, что их любопытство важнее каких-то там замшелых запретов.
Экспедиция.
И еще одна.
Они пробирались глубже и глубже, пользуясь тем, что город был беззащитен против детей своих. Он выстраивал лабиринты, заставляя плутать днями и неделями, он дразнил подземными ходами, которые, правда, открывались вовсе не в сокровищницах, а в песках…
Он терпел.
Сколько умел.
Но они принесли порох и взрывчатку, уверенные, что только так могут справиться. Что там, внизу, их ждут несметные богатства. Они были беспечны, и пустыня содрогнулась от взрыва, а древняя стена, как выяснилось, имеет свои пределы прочности. Пострадала лишь внешняя граница, но…
