Итак, она стала любовницей царя. Это не значило, что Петр ее боготворил, осыпал цветами, бриллиантами и делал приятные сюрпризы. Не таков был этот человек. Используя Анну, как он привык использовать женщин, грубо, бесцеремонно, эгоистично, он отнюдь не баловал ее подарками. Он не изменил образа жизни и по-прежнему вел битвы с «Ивашкой Хмельницким», то есть предавался неумеренному пьянству, курил, дрался, орал, запускал «огненные потехи», менял во время оргий случайных женщин. Однако постепенно Петр начинал испытывать к Анне все большую привязанность сначала как к источнику удовольствий, потом ощущая какие-то другие, несвойственные его натуре чувства. Пустячные поначалу презенты становились все дороже. Царь выделял Анну среди всех других женщин, она стала занимать в его жизни достаточно большое место.
Наталья Кирилловна не раз высказывала свое неудовольствие увлечением сына. Выговаривать Петру было небезопасно, и царица вымещала гнев на Евдокии, не сумевшей привязать мужа. Вместе с тем царица-мать с некоторым злорадством отмечала частые загулы сына в Немецкой слободе и не настаивала на его постоянном пребывании с семьей. Отношения свекрови и невестки становились все более неприязненными. Царь всегда принимал сторону матери — современники единодушно признавали, что он был необычайно к ней привязан. Ради нее он участвовал в бесполезных, с его точки зрения, парадных выездах. «Царь ехал на величавом черном коне; платье на нем было из золотой парчи, самой великолепной; верхний кафтан был испещрен множеством узоров различного цвета, а на голове у него была высокая красная шапка, на ногах же желтые сапоги. Конь его в богатейшей упряжке покрыт был прекрасным золотым чепраком, а на передних ногах его блестели серебряные кольца шириной в четыре пальца».
О сыновьей любви свидетельствуют его теплые сердечные письма — издалека:
«1693 августа 14.
Гасударыне моей матушке царице Наталье Кириловне. Изволила ты писать ко мне с Васильем Соймоновым, что я тебя, государыню, опечалил тем, чт(о) о приезде своем не отписал. И о том и ныне подлинно отписать не могу, для того что дажидаюсь караблей; а как ане будут, о том нихто не ведает, а ожидают вскоре, потому чт(о) болше трех недель отпущены из Амстердама; а как оне будут, и я искупя, что надабет, поеду тот час день и ночь. Да о едином милости прошу: чего для изволиш печалитца обо мне? Изволила ты писать, что предала меня в паству Матери Божией; и, такова пастыря имеючи, почто печаловать? Тоя бо молитвами и претстателст(в)ом не точию я един, но и мир сохраняет Господь. За сем благословения прошу.
Недостойный Петрушка».
«1693 сентября 8.
Вседражайшей моей матушке царице Наталье Кириловне. Изволила ты, радас(ть) моя, писать, чтоб я писал почаще; и я и так на всякую почту приписаваю сам, толко виноват, что не все сам. А что, радость моя, скорым путем не натселся, и ты, пожалуй, своею печалью не натсади меня. А я, слава Богу, кроме сего натсажать себя иным не стану и поеду по мере не замешкаф; а Андурския (Гамбургские) карабли еще не бывали. По сем, радасть моя, зравствуй, а я малитвами твоими жиф.
Petru(s)».
Привязанность к матери не мешала рядом с ней открыто тяготиться ее опекой и наставлениями, откровенно игнорировать все ее просьбы. Он даже не счел нужным приехать на встречу с персидским шахом, о чем в письме умоляла его мать. На письма же Евдокии он и вовсе не отвечал. Она писала ему, как пристало честной московской мужней жене: «Государю моему радости, царю Петру Алексеевичу. Здравствуй, свет мой, на множество лет! Просим милости, пожалуй, государь, буди к нам из Переслав ля не замешкав. А я при милости матушки жива. Женишка твоя Дунька челом бьет».
«Лапушка мой, здравствуй на множество лет! Да милости у тебя прошу, как ты позволишь ли мне к тебе быть? И ты пожалуй о том, лапушка мой, отпиши. За сим женка твоя челом бьет».
«Предражайшему моему государю-радости, царю Петру Алексеевичу. Здравствуй, мой свет, на многие лета! Пожалуй, батюшка мой, не презри, свет, моего прошения: отпиши, батюшка мой, ко мне о здоровье своем, чтоб мне, слыша о твоем здоровьи, радоваться. А сестрица твоя царевна Наталья Алексеевна в добром здоровьи. А про нас изволишь милостью своей памятовать, и я с Алешенькою жива.
Женка твоя Дунька».
Наталья Кирилловна скончалась внезапно в возрасте 43 лет 25 января 1694 года. 22 января Гордон занес в свой дневник запись о болезни Натальи Кирилловны.
До того она не жаловалась ни на какие недуги, не обращалась ни к врачам, ни к народным целителям. Вернувшись из Архангельска, где положил начало русскому флоту, Петр нашел мать слабой, больной и испуганной. Она долго разговаривала с Петром наедине — многие полагали, что именно тогда царица открыла Петру тайну его рождения. Петр, простившись с ней, в порыве горя умчался к себе в Преображенское. «Странным кажется, — замечает, рассказывая об этих событиях, М. Погодин, — как Петр, видя свою мать умирающею, оставил ее и уехал. И здесь обнаруживается его своеобразный характер: он не хотел или не мог дождаться двух-трех часов и удалился. Может быть, она была без памяти или страдала сильно, и Петру было слишком тяжело видеть эти страдания. Но все-таки сыну оставлять умирающую мать — противно чувству».
Известие о кончине Натальи Кирилловны Петр получил, веселясь на крестинах.
Горе царя проявлялось, как всегда, бурно: он выл, крушил все вокруг себя, кусал себе руки и пил, пил…
Впрочем, на похороны матери он не пришел. За гробом в «печальном смирном платье» шли царь Иван Алексеевич и царевны-падчерицы. Лишь на третий день в одиночестве Петр посетил место ее успокоения.
Любому некрасивому поступку Петра его поклонники умеют придать какой-то глубокий сокровенный смысл. Оказывается, отсутствие сына при погребении матери — это вызов замшелой старине, заявка на грядушие преобразования; запоздалый визит на ее могилу — всего лишь нежелание являть свою скорбь прилюдно.
А чтобы развеять скорбь, тем же вечером ужин у Лефорта в компании обворожительной Анны.
Покорение Азова
Однако никакая женщина не могла отвлечь Петра от его амбициозных планов.
Лефорт увлек царя идеей о большом путешествии в Европу. Тщеславный швейцарец желал продемонстрировать всем европейским дворам свое значение при молодом царе московитов. Но явиться надменным европейцам просто как правитель огромной, но дикой Московии Петр не желал. Требовалась какая-нибудь громкая победоносная кампания.
Недавно татары разорили на Украине город Немиров, увели в плен тысячи мужчин и женщин, захватили всех лошадей. Мазепа, новый гетман, видя слабость России, опасно сблизился с Польшей. Франция вела переговоры с султаном, чтобы добиться защиты Святых мест. Султан Ахмет II не счел нужным известить о своем приходе к власти двух царей слабой нации, хотя оповестил всех остальных глав европейских государств.
Еще в 1691 году иерусалимский патриарх Досифей обратился к правителям Русского царства: «Вы ради Святых Мест и единого православия чего не бодрствуете, не отгоняете от себя злых соседей? Вы упросили Бога, чтобы у турок была война с немцами, а теперь такое благополучное время, а вы не радеете. В досаду вам турки отдали Иерусалим французам и вас ни во что не ставят; смотрите, как смеются над вами; ко всем государям послали грамоты, что воцарился новый султан, а вам не пишут ничего. Татары крымские — горсть людей, а хвалятся, что берут у вас дань, а как татары — турецкие подданные, то, выходя, что и вы турецкие подданные. Много раз вы хвалились, что хотите сделать и то, и другое, а все оканчивалось одними словами, а дела не было никакого…»
