Приехав из Ливадии, цесаревич Александр писал брату Сергею в Италию: «Про наше житье в Крыму лучше и не вспоминать, так оно было грустно и тяжело!» И затем перебирал в памяти прежние дни, когда еще жива была Мама. «Нам остается только одно — покориться и исполнять желания и волю Папа, и Бог поможет нам всем…»
Он старался проявлять сдержанность. Это было нелегко, учитывая подспудные разговоры о желании царя сделать своим наследником «светлейшего князя Георгия Юрьевского».
Широкую известность получил эпизод с участием императора и Лорис-Меликова. Граф готовил почву для коронации Долгорукой сразу после истечения года траура. Однажды он восторженно воскликнул, глядя на резвящегося Георгия: «Когда русские увидят этого сына вашего величества, они скажут в один голос “Он наш!”» Александр II ничего не ответил. Но за то, что министр отгадал его тайные мысли, через несколько дней он был награжден высшим российским орденом — Святого апостола Андрея Первозванного.
Долгорукая мечтала о коронации и признании наследником престола своего сына. Император мечтал короновать любимую, назвать ее всенародно Екатериной III и уехать жить с нею и детьми куда-нибудь на юг Франции.
Как можно было совместить эти несовместимые желания?
Екатерина Долгорукая, никогда теперь не снимавшая брошь, на которой бриллиантами была выложена дата «6 июля» — день венчания с императором, — всерьез надеялась увидеть на троне своего сына. Она шокировала семейство, непринужденно усаживаясь на место покойной императрицы, прилюдно вела себя очень свободно с императором, говорила ему при всех «ты» и «Саша». Она самовластно распоряжалась железнодорожными концессиями, предоставляя их тем людям, к которым была расположена, но за большие деньги.
Долгорукая имела огромное влияние на Александра II. Он воспитал ее «под себя» и восторгался своим творением. Милая Катя любила его страстно, угадывала его малейшие желания, восхищалась им как мудрейшим правителем и умнейшим человеком; она всегда была благодарной слушательницей — император рассказывал ей, как прошел его день, что произошло в городе и мире, — и на все смотрела его глазами. Потом Катя медленно раздевалась и принимала соблазнительные позы. Александр II рисовал любимую до тех пор, пока рука, державшая карандаш, не начинала дрожать от страсти. После его смерти в потайном ящике письменного стола была обнаружена целая серия эротических рисунков.
Некоторые родственники и царедворцы откровенно встали на сторону Юрьевской. Братья царя пели ей дифирамбы, быть может, не сильно кривя душой: она была молодой и красивой женщиной, а Константин и Николай — известными дамскими угодниками.
Однажды Николай Николаевич, оказывая знаки внимания невестке, допустил бестактность по отношению к цесаревне Марии Федоровне. Та не стерпела пренебрежения и выговорила дядюшке. Император принял сторону брата. «Что касается тех членов моей семьи, которые откажутся выполнять мою волю, я сумею их поставить на место», — заявил он.
Но не только Мария Федоровна была в числе фрондирующих. Гордая супруга великого князя Владимира разделяла ее негодование. «…Я просто не могу найти слов, чтобы выразить мое огорчение. Она является на все ужины, официальные или частные, а также присутствует на церковных службах со всем двором. Мы должны принимать ее, а также делать ей визиты… И так как ее влияние растет с каждым днем, просто невозможно предсказать, куда это все приведет. И так как княгиня весьма невоспитанна и у нее нет ни такта, ни ума, вы можете легко себе представить, как всякое наше чувство, всякая священная для нас память просто топчется ногами, не щадится ничего», — писала она домой в Германию.
Все-таки Александр Александрович рискнул объяснить отцу свое нежелание общаться с его женой, поскольку она «плохо воспитана» и возмутительно себя ведет. Это привело императора в неописуемую ярость. С тех пор цесаревич, жалея отца, демонстрировал полную покорность.
«Твои похвалы Саше и Минни радуют сердце, — писала брату-императору королева Вюртембергская Ольга Николаевна, единственная из всех родных одобрившая его вторую женитьбу, — разумеется, их положение не из легких, но в такие минуты проявляется подлинный характер».
Одна из бывших фрейлин покойной матери императора передала ему письмо, которое она не отправила, но почему-то не уничтожила. И теперь, спустя 40 лет, Александр прочел: «Меня огорчает, что с возрастом ты не приобретаешь твердости характера, которой тебе так не хватает, а, напротив, все более становишься рабом своих страстей. Как ты будешь управлять империей, если не можешь управлять собой?»
Однако, прочитав это письмо, Александр решил, что все сделает, как сочтет нужным, и докажет своей молодой жене, что он истинный самодержец.
Цесаревна — мать, у детей которой стремились отобрать их законное достояние, — особенно негодовала. Но представляется, что в то время у нее не было оснований опасаться за будущность своей семьи. Проживи император еще несколько лет, эти опасения, наверное, обрели бы реальность — пожилой человек был совершенно порабощен своей молодой женой и все видел ее глазами. Несомненно, Александр II втайне лелеял мысль сделать наследником сына от Долгорукой, но сейчас здравый смысл и любовь к своей стране не позволяли всерьез рассматривать эту возможность.
В истории известны редкие случаи, когда патриотичные государи, имея наследника-ребенка, завещали корону не сыну, но какому-нибудь взрослому родственнику, чтобы избежать ослабления власти и правления временщиков. Их пример не позволял императору всерьез задумываться над передачей трона ребенку сомнительного происхождения при живом законном 36-летнем наследнике. Да и цесаревич не относился к сводному мальчику-брату как к сопернику. Правда, император не думал о смерти — он мечтал о долгой жизни со своей обожаемой царицей.
Вся императорская фамилия и цесаревич с женой были приведены к покорности.
Но выдержка наследной четы вовсе не означала одобрения. «Второе супружество государя Александра Николаевича, — записывал осведомленный придворный генерал Мосолов, — вызывает единодушное осуждение всей царской семьи, и прежде всего наследника, который считает его несовместимым с достоинством русского императора».
Нечаевщина
Настояв наконец на своем в желаниях сердца, император, однако, не мог ничего изменить в государственных делах. Время шло, а проведенные реформы нисколько не улучшили ни положение в стране, ни работу неповоротливой государственной машины. Препятствия, создаваемые нововведениями, только увеличивали злоупотребления, которые возрождались в еще более изощренных, формах. Утомленный и опечаленный этой бесконечной тщетной борьбой, царь пришел к осознанию бесплодности всех реформаторских усилий. Не находя ни радости от своих трудов, ни утешения в надеждах на их плоды в будущем, он впал в безнадежный скептицизм и утратил всякую веру в свой народ. Тем самозабвеннее он погрузился в радости частной жизни.
Но террористам, поставившим себе целью физическое уничтожение монарха, не было дела до его человеческой сути. Он олицетворял символ, и этот символ следовало уничтожить.
