Конспирация в этой организации была налажена настолько хорошо, что ее деятельность вплоть до сегодняшнего дня остается в целом неизвестной, хотя в одно время она приобрела довольно значительный размах и привела к определенным результатам. Однако эта организация, противопоставляющая себя «Народной воле» как плюс минусу, просуществовала недолго.
Гатчинское затворничество императора вовсе не означало устранения от дел государственных. Его главной задачей сейчас было не дать стране соскользнуть в тот темный хаос, в который влекли ее радикалы всех направлений. Отказавшись от масштабных реформ отца, Александр III потихоньку принялся за почти незаметные, но важные преобразования.
В высших правительственных сферах сформировались две группировки: консерваторы во главе с бывшим воспитателем Александра III обер-прокурором Священного Синода К. П. Победоносцевым и либеральная бюрократия со своим лидером — министром внутренних дел генералом М. Т. Лорис-Меликовым.
8 марта 1881 года состоялось заседание Совета министров под председательством нового царя. На обсуждение были представлены предложения графа Лорис-Меликова об учреждении редакционных комиссий с участием представителей земства для разработки программы создания нового законодательства. Графа поддержало большинство присутствующих: великий князь Константин Николаевич, председатель Совета министров П. А. Валуев, военный министр Д. А. Милютин, государственный контролер Д. М. Сольский, министр юстиции Д. Н. Набоков, председатель Департамента законов князь С. Н. Урусов, министр финансов А. А. Абаза.
Им противостоял Победоносцев — бледный, решительный, непреклонный. Он уверял императора, что предложения Лорис-Меликова — первый шаг на пути к конституции. А народ считает, что «лучше уж революция, русская и безобразная смута, чем конституция». Царь молча слушал прения. Однако прогрессивные министры все еще не понимали, что с реформами покончено.
29 апреля 1881 года государь император Александр III подписал манифест с предлинным названием: «О призыве всех верных подданных к служению верою и правдою Его Императорскому Величеству и Государству, к искоренению гнусной крамолы, к утверждению веры и нравственности, доброму воспитанию детей, к истреблению неправды и хищения, к водворению порядка и правды в действии учреждений России».
Манифест, выражая мысли монарха, сочинил Победоносцев. Он сам, гордясь, рассказывал Александру, как после чтения манифеста «многие отворачивались и не подавали ему руки». В самом названии манифеста была заложена программа будущего царствования.
Напомнив верноподданным, что «Богу, в неисповедимых судьбах Его, благоугодно было завершить славное царствование Возлюбленного Родителя Нашего мученической кончиной, а на Нас возложить Священный долг Самодержавного Правления», государь сообщал, что «посреди великой Нашей скорби Глас Божий повелевает Нам стать бодро на дело Правления в уповании на Божественный Промысел с верою в силу и истину Самодержавной Власти, которую Мы призваны утверждать и охранять для блага народного от всяких на нее поползновений».
Шутники немедленно окрестили царский манифест «ананасным» — при распевном церковном чтении с амвона из неизящного оборота «а на Нас возложить Священный долг» неудержимо выпирал досадный никчемушный «ананас». Дело было, однако, вовсе не шуточное. Манифест стал решительным, ясным и недвусмысленным ответом разом нескольким партиям, обнаруживающим «поползновения» на самодержавность власти, и прежде всего страшной «Народной воле».
Лорис-Меликов, Милютин и Абаза немедленно покинули свои министерские посты.
Новый царь, любивший допетровскую старину, охотно прислушивался к голосам тех, кого он считал «истинно-русскими» людьми, — в частности, издателя журнала «Гражданин» М. Н. Каткова. Этого реакционного публициста считали столь влиятельным, что английский посол почти не в шутку запрашивал свое начальство, при ком ему полезнее аккредитоваться: при МИДе или при Каткове.
Однако политическую линию формировал обер-прокурор Синода К. П. Победоносцев, человек осторожный до мнительности. Но доверия в обществе к Константину Петровичу не было. «Это опасный человек, мелочный и завистливый, лицемер, скрывающий свою игру, дабы его никогда не обвинили в неудаче», — писала в своем дневнике генеральша Богданович.
На первое время усилиями Победоносцева программа нового царствования свелась к «патриотическому здравомыслию», проводимые меры заимствовались из разных почвеннических программ в той степени, в какой их проведение не требовало резких поворотов и не грозило непредсказуемыми последствиями.
Появились и новые лица, влияние которых росло. Среди них его новый министр внутренних дел граф Н. П. Игнатьев, в прошлом посол России в Турции.
В этой фазе Александр, по-видимому, больше опирался на славянофильские тенденции, которые представлял в первую очередь Игнатьев. С ним Александр разделял глубокую антипатию к бюрократии и ее роли в жизни русского государства. Ему претила бесконечная бумажная волокита, создание девятого вала справок, отписок и выписок. Подобно своему деду Николаю I он, «самодержец всероссийский, часто замечает, что он вовсе не так всесилен, как говорят, и с удивлением, в котором он боится и сам себе признаться, видит, что власть его имеет предел. Этот предел положен ему бюрократией»
[12].
Игнатьев намеревался созвать Земской собор из более двух тысяч представителей всех сословий. Так должен был быть восстановлен мифическо-мистический союз между царем и простым народом и ликвидировано влияние бюрократии. Помешала глубокая вражда между Игнатьевым и Победоносцевым. Ревнуя своего воспитанника к новому любимцу, Победоносцев сумел убедить царя, что эта мера будет первым шагом к принятию внушающей ненависть и страх конституции.
Желая отменить разделение властей и несменяемость судей как нарушение принципа абсолютной монархии, Александр III нашел поддержку у Каткова, который во время личных встреч с царем неоднократно требовал отказа от принципов реформы 1864 года. Правда, царь столкнулся с затяжным сопротивлением своих бюрократов и, прежде всего, министра юстиции. Даже если они и были консерваторами, юристы отстаивали законность управления также и в условиях самодержавия. Тут не помогло даже то, что один за другим вынуждены были уйти в отставку Набоков и Манасеин. Государственный совет тоже решительно отказывался от вмешательства в существующую систему. В конце концов, идея правового государства и позиция юристов закрепились в противовес воле царя. Даже «константиновцы», группа реформаторов, сплотившаяся вокруг великого князя Константина, брата убитого царя, выжили в недрах бюрократии и при случае пытались координировать свои действия.
Авторитет Победоносцева укреплялся. Игнатьев, не любивший Константина Петровича, тем не менее дул с ним в одну дуду. Сохранилась его записка, излагающая программу правительственной деятельности. Он полагал, что, прежде всего, нужно освободиться от некоторых явлений общественной жизни, сгубивших лучшие начинания Александра II. Игнатьев писал: «В Петербурге существует могущественная польско-жидовская группа, в руках которой непосредственно находятся банки, биржа, адвокатура, большая часть печати и другие общественные дела. Многими законными и незаконными путями и средствами они имеют громадное влияние на чиновничество и вообще на весь ход дел.
