Я думала целый месяц. Ясное дело, нелегко из Тбилиси перебраться. Был 2007 год. Приходилось себя убеждать: «Ну и что – провинция? Вот я все думаю, что необходимо что-то делать. Быть может, как раз это и есть мой единственно правильный шанс сделать доброе дело».
Кахети. Монастырь преподобного Давида Гареджийско
Приехала посмотреть. Школа выглядела абсолютным убожеством! Здание серьезно пострадало и частично обрушилось после землетрясения в Армении в 1988 году
[25]. Тогда учеников перевели в старое, плохо отапливаемое здание интерната с малюсенькими комнатами и узкими коридорами. Приходилось начинать все сначала. За время наших поисков решения проблемы сменилось шесть министров образования, некоторых из них я знала лично. С приходом каждого нового руководителя мы начинали вновь выстраивать отношения с министерством, писать прошения о помощи, длительное время ничего не выходило. А потом президент Саакашвили услышал о нашей проблеме и включился в дело, с его помощью строительство школы стало одним из государственных приоритетов, проект был одобрен в срочном порядке. Теперь у нас прекрасная, современная школа, это самое солидное здание в городе, хоть и учащихся не слишком много – всего сто тридцать, но знаю и надеюсь, что в дальнейшем будет больше.
Когда я приехала в Ахалкалаки, ко всем обращалась на грузинском языке, но многие злились, делали вид, что не понимают:
– Вы понимаете, – отвечала я, – конечно, с русскими я с удовольствием говорю на русском, равно как и с теми, кто не понимает грузинского. Но мы же с вами граждане Грузии, а говорить на государственном языке граждане должны.
Через несколько месяцев я приехала в Тбилиси.
– Ты стала очень громко говорить, – заметили родные и близкие, – раньше ты разговаривала спокойно, а теперь нервной какой-то сделалась.
Я стала наблюдать за собой и поняла, что говорю в Ахалкалаки нарочито громко, чтобы грузинская речь здесь перестала вызывать удивление.
Я живу и работаю в Ахалкалаки восьмой год. Моей дочери тридцать четыре года. Она двенадцать лет жила и работала в Германии, а осенью этого года вернулась домой, в Грузию. А сыну тридцать, у него восьмилетняя дочь – моя любимая внучка Анастасия, очень забавная, она приезжает ко мне. Недавно ее спросили, как у бабушки фамилия, а она все перепутала – провинция эта называется Джавахетия, она и говорит: «Бабушка моя Джавахишвили!»
Дети до сих пор моему отъезду из Тбилиси удивляются, но уже значительно меньше, чем раньше, начинают понимать…
Вначале я скучала, расстраивалась, что реже буду видеть детей и внучку, родственников и друзей. Но сейчас дети часто ко мне приезжают, бывают и родственники, и друзья. Да и может ли скучать человек, если он столько еще хочет узнать, столькому научиться? Даже когда останется совсем один – не заскучает. Напротив, в гуще мегаполиса люди гораздо чаще чувствуют себя одинокими.
Слава Господу, сейчас у нас все спокойно и мирно! Люди увидели, что ничего плохого я не собираюсь им делать, сейчас многие обращаются за помощью, нескольким армянам я стала крестной. Надеюсь, все будет продолжаться благополучно.
«Отче наш» как образ жизни
Внутренне я всегда ощущала себя верующей, но в церковь заходила только для того, чтобы помолиться и поставить перед иконами свечи. У меня была моя вера, мой Бог внутри и четкое понимание необходимости жить по совести, с детства мне всегда было ясно, что можно делать, а чего нельзя. Меня даже моралисткой в школе и университете называли.
Помню, что я всегда интуитивно ощущала значимость молитвы «Отче наш». Это ведь больше чем молитва, это образ жизни. Я с 1993 года, будучи совершенно нецерковным человеком, начинала и заканчивала уроки в школе молитвой «Отче наш». Дети быстро выучили молитву, мы молились вместе, всем классом.
С Ахалкалаки начинается моя церковная жизнь, и это полностью заслуга владыки, за что я благодарна ему. Когда я переехала из Тбилиси, поселили меня в епархиальной резиденции – в женском монастыре. Несмотря на то, что я носила и ношу обычную мирскую одежду (а когда только приехала, вообще в джинсах ходила), местные меня стали называть монашкой, видимо, по той причине, что жила с монахинями.
Я уже не молодая, но снова учусь – выучила древнегрузинский, начала разбираться в богослужебном уставе, помогаю владыке на службе, читаю молитвы и псалмы. При этом все время жалуюсь, что все это слишком тяжело: проблемы со школой, с городской администрацией, с министерством, да еще погружение в литургику. Все это непросто, учитывая, что я всегда ко всему подходила ответственно.
Как-то я задумалась: вот я молюсь, соблюдаю посты, но во мне слишком мало духовности, наполненности Духом! А правильно ли тогда я иду? Ведь между выполнением правила и духовностью большая разница.
А мне хочется чувствовать, ощущать какой-то рост. Просто я так привыкла: видя цель, понимать, приближаюсь ли я к ней или стою на одном месте. У меня хорошо развита интуиция, я всегда стараюсь не допускать в сознании ментальных спекуляций, стараюсь быть честной перед собой. Если мне страшно, скажу, что страшно; если чувствую неуверенность, не стану убеждать себя в обратном.
Я очень благодарна Богу за то, что Он мне дает, но все-таки хочется сильнее ощущать Его присутствие в своей жизни, я этого не ощущаю… Наверное, что-то делаю не так, как надо.
Правда, в редкие моменты вдруг вспыхивает ощущение близости Бога, или открываются явные знаки: внезапно, например, получаю ответ на мучающий меня вопрос от какого-нибудь постороннего человека. Все это сильно вдохновляет, но случается такое редко. Я имею веру, но мне ее недостаточно, вера должна проявляться во всей совокупности: в разуме, чувствах, интуиции. Жизнь проходит быстро, а мне очень хочется каждое мгновение чувствовать, что Бог рядом со мной. И я убеждена – это не от гордости.
Готовы ли мы к свободе?
Я в советские времена сама перепечатывала запрещенные книги на машинке, чтобы их распространять, печатала с копирками, чтобы за один прогон несколько экземпляров получалось. Мой родственник работал в типографии, я приносила книги и просила делать ксерокопии. Ни разу не отказал, Царство ему Небесное! Сейчас мне даже страшно об этом вспомнить, ведь его посадить могли, наверняка в КГБ все контролировали. А тогда было совсем не страшно.
