В своей речи в Думе 25 декабря (7 января) Извольский воспользовался случаем выразить свою горячую симпатию балканским государствам и намерение России употребить все дипломатические средства для защиты их интересов. Извольский надеялся, что, прежде чем Австрия придет к соглашению с Турцией, ему удастся с помощью Франции и Англии склонить Австрию изменить свою позицию в отношении Сербии. Британское правительство также испытывало беспокойство относительно действий, которые Австро-Венгрия замышляла против Сербии, и отмечало опасность, которой эти действия грозили европейскому миру. «Венский кабинет приглашал подробно определить свои претензии, которые он мог предъявить к сербскому правительству, с тем чтобы правительство Его Величества могло сделать, как прежде, представления Белграду по этому поводу»
[254].
Австрийский кабинет оставался совершенно безучастным к общественному мнению России и, очевидно, был убежден, что Петербург не осмелится и не будет в состоянии воевать
[255]. Германия провозгласила тесную солидарность с Австро-Венгрией и в то же время беспрерывно внушала русскому правительству, что единственный исход из угрожающего ей унижения — это оставить своих западных друзей и через Берлин прийти — пока еще есть время — к соглашению с Веной.
Франция, по мнению Извольского, чрезвычайно заботилась о сохранении мира, желая быть в наилучших отношениях с Австрией, в то время как ее недавнее соглашение с Германией влекло ее, казалось, к орбите центральных держав более сильно, чем это было бы приемлемо для России. У Извольского возникло большое сомнение: будет ли его союзник безусловным приверженцем России, если наступит кризис. Англия, хотя и высказала свою симпатию в отношении России, откровенно заявила, что она будет в состоянии поддержать ее только дипломатически
[256].
Извольский хотел выступить посредником при разрешении австро-сербских разногласий. Англия выразила готовность поддержать русское правительство в его желании, чтобы австро-сербский спор был решен державами, а не непосредственно между Веной и Белградом.
Получив заверения германского правительства и Генерального штаба, что в случае возникновения войны Берлин придет Вене на помощь, начальник Генерального штаба Австрии Конрад фон Гётцендорф изложил в письме Мольтке от 26 января 1909 г. план оперативных действий: «Сперва Германии мобилизоваться против Франции с тем, чтобы вооруженным путем разрешить борьбу с Россией и Францией, и уже потом решительно выступить против Сербии и Черногории»
[257]. Но этим планам не суждено было сбыться. Ни Франция, ни Англия, ни Россия, ни даже Германия не собирались в тот момент развязывать войну.
В конце февраля статс-секретарь германского ведомства иностранных дел А. Кидерлен-Вехтер неофициально сообщил требования Австро-Венгрии французскому послу.
13 (26) февраля Париж направил в Петербург меморандум, в котором говорилось о неосуществимости требований Сербии и содержалась просьба к российскому правительству предотвратить войну, так как этот кризис не затрагивает жизненных интересов России
[258]. Этот меморандум вызвал негодование у Извольского. «Франция перешла „со всеми пожитками“ на сторону Австрии. Франция желает, — возмущался российский министр, — чтобы Россия присоединилась к этому шагу, который, как известно, Сербия не примет, а также она внушает, что Россия должна унизиться и отдать беззащитную Сербию»
[259].
Британия, в свою очередь, сообщила, что она не предпримет никаких шагов в Белграде до тех пор, пока к ней не присоединится Россия
[260]. Позиция Британии после посещения Эдуардом VII и Гардингом Берлина также несколько изменилась. Грей направил в Петербург и Белград телеграммы, в которых говорилось, что в интересах мира требования территориальных уступок Сербии не могут получить поддержки
[261]. В Лондоне забыли и о европейской конференции. В результате австро-турецкого соглашения 13 (26) февраля 1909 г. Турция за 2,5 млн ф. ст. признала аннексию Боснии и Герцеговины
[262]. «С самого начала Боснийского кризиса, — писал Б. Бюлов, — задача Германии состояла: чтобы, с одной стороны, австрийцы не потеряли самообладания, а с другой стороны, не соблазнились на такие поступки, которые могли бы повести к всеобщему кризису»
[263].
1 (14) марта Берлин предписал своему послу в Петербурге заявить, что Россия должна признать свершившиеся факты. Иначе, заметил рейхсканцлер, «к нашему сожалению, мы должны были бы отстраниться и предоставить ход событий своему течению»
[264].
8 (21) марта германское правительство фактически предъявило России ультиматум, в котором требовала немедленно и однозначно ответить: «Признает ли оно ликвидацию XXV статьи Берлинского трактата вследствие аннексии Боснии и Герцеговины Австро-Венгрией?»
[265]. Извольский посчитал заявление Пурталеса настолько важным, что срочно потребовал заседания Совета министров.
Обстоятельства, при которых был сделан вызов, не благоприятствовали России. Было несомненно, что Австро-Венгрия собрала большие силы в Галиции, и ходили слухи, что были сделаны некоторые первоначальные шаги к мобилизации одного или двух германских корпусов на западной границе, в то время как поведение Вены относительно Сербии с каждым днем становилось все более угрожающим. Российское правительство не было застраховано и от непосредственной угрозы русской границе.
