Как и его сексуальное влечение. Оно тоже пропало. Правда, не совсем. Оно просыпается в определенной точке его неадекватности, где-то между легким опьянением и бессознательным состоянием. Но я каждый раз отказываю ему. Где тот парень, который смотрел на меня с дерзкой улыбкой, который шептал мне на ухо всякие непристойности и чьи умелые руки стремились забраться мне под кофту или в трусики? Этот человек – не он.
Мой парень не сношался со мной только по пьяни, а его беззаботные улыбки появлялись не под воздействием алкоголя или наркотиков.
Дин Ди Лаурентис занимается сексом, потому что любит секс, а улыбается, потому что ему нравится улыбаться.
А этот пьяный, загашенный Дин – чужак. Ему даже плевать, когда я говорю, что у меня нет настроения, потому что на самом деле у него тоже нет настроения, за него говорят вещества, бегущие в крови.
Он скорбит. Я повторяю себе это по сто раз на дню. Я напоминаю себе, что Бо Максвелл умер и что Дин отчаянно скучает по нему. Я ругаю себя за то, что злюсь на него из-за способа, который он выбрал, чтобы смириться с потерей Бо.
Но… я просто не знаю, как мне быть дальше с тем, как справляется Дин. Что мне делать: отдать его в реабилитационный центр? Но он не алкоголик. Не наркоман. И, что самое непонятное, ни алкоголь, ни наркотики никак не влияют ни на его учебу, ни на игру в хоккей. Дину стоит просто встать утром с кровати, и он катается как чемпион и получает высший балл по всем контрольным.
Но есть кое-что, что исчезло из его жизни, – «Ураганы». Когда на нас обрушилась новость о гибели Бо, на неделю время как будто остановилось. Дина и Логана освободили от тренировок, потому что они были близки с Бо, и Дин забил на тренировки школьников тоже. Я думала, это будет временный перерыв, своего рода отпуск для того, чтобы погоревать. Но прошло уже три недели, а Дин по-прежнему отказывается возвращаться. Я пытаюсь заставить его передумать, но в ответ продолжает звучать настойчивое «нет». Он прямо сказал, что больше не хочет работать с детишками.
Я подозреваю, это потому, что работа с ними приносила ему радость. А сейчас он пока не хочет чувствовать себя радостным. Он вообще ничего не хочет чувствовать.
Что касается меня, то я чувствую много чего: скорбь, бессилие, злость, которая, в свою очередь, ведет к вине, потому что он все-таки потерял лучшего друга. Мне нельзя злиться на него.
Но сегодня я чувствую себя полной решимости. Я решила, что Дин не может горевать вечно. Рано или поздно он найдет выход из угла, в который загнал себя, а когда это произойдет, я не хочу, чтобы он оглянулся и понял, что потерял важную часть своей жизни.
А «Ураганы» – важная часть его жизни.
Я паркую машину Дина напротив катка и глушу двигатель. Он пил уже четвертую бутылку пива, когда я уходила из дома, где живу с тех пор, как умер Бо. Мне пришлось сказать ему, что его машина нужна мне для того, чтобы съездить за тампонами. Лайфхак: если не хочешь, чтобы тебе задавали лишние вопросы, произнеси слово «тампон», и на этом разговор закончится.
Я вхожу в небольшое здание и иду по коридору, мимо торговых автоматов, к двойным дверям, ведущим к площадке. Стоит мне пройти через них, как в лицо бьет холод. Мальчики занимаются на льду, выполняя какое-то упражнение, где им сначала нужно быстро разогнаться, а потом сильно затормозить. Не совсем понимаю суть, ну да ладно.
Повернувшись, я вижу на трибуне одинокую фигурку. Дакота. Как только она замечает меня, ее лицо озаряется. Я машу ей рукой, а потом поднимаю вверх палец, показывая, что подойду к ней через минуту.
Я подхожу к низкому бортику рядом со скамейкой запасных в тот момент, когда к нему подъезжает Даг Эллис.
– Элли, привет. – Он смотрит на двери. – Дин с тобой?
Я качаю головой, и мой ответ его явно расстраивает. Как и мальчишек, которые узнали меня: я несколько раз ждала здесь Дина, чтобы потом мы могли вместе поужинать. По-моему, они начали ассоциировать мое лицо с помощником тренера, которого боготворят.
Эллис отправляет мальчишек просто покататься, а сам поворачивается ко мне и слушает, не перебивая, как я извиняюсь за отсутствие Дина и заверяю, что он скоро вернется.
– Сейчас он переживает тяжелые дни, – тихо говорю я.
Эллис кивает.
– Он рассказал мне о своем приятеле. В местных газетах тоже об этом писали. Квотербек, да?
Я киваю в ответ.
– Бо Максвелл. Он… – Я вспоминаю сияющие голубые глаза Бо, его озорную улыбку, и мое сердце сжимается. – Он был отличным парнем.
Сглотнув ком печали, я продолжаю:
– Они с Дином были очень близки, так что… да… это было тяжело. Но Дин попросил меня передать вам, что он скоро вернется к работе.
– Он тебя не просил, – говорит Эллис.
Я избегаю его проницательного взгляда.
– Он не посылал тебя сюда, милая, и не говорил, что скоро вернется. – Эллис пожимает плечами. – Но ты бы хотела, чтобы он вернулся.
В моем горле опять встает ком.
– Да, я бы очень этого хотела. – Я снова сглатываю. – Я просто хотела убедиться, что вы еще не против принять его обратно, если… когда придет время.
– Конечно, я не против. – Он кивает в сторону льда. – Вопрос, примут ли они? Детям не нравится, когда их бросают.
– Но они быстро забывают обиды, – напоминаю я.
Хотя, наверное, не все. Когда несколько минут спустя я сажусь на место рядом с Дакотой, становится ясно, что прощение – это последнее, о чем она думает.
– Я больше не нравлюсь Дину, – невыразительным голосом говорит она мне. – И мне он тоже больше не нравится.
Я сдерживаю стон.
– Это неправда, солнышко. Вы оба по-прежнему друг другу нравитесь.
– Нет, не нравимся. Если я ему нравлюсь, тогда почему он больше не учит меня кататься на коньках? И почему он больше не помогает Робби? Он так долго был здесь!
Три недели. Но для десятилетней девочки это, наверное, кажется вечностью.
– Он злится, потому что я не захотела надевать коньки для мальчишек? – Ее нижняя губа дрожит. – Мама сказала, что это было невежливо – заставлять его покупать мне девчачьи коньки. Он поэтому ненавидит меня? Потому что заплатил деньги за коньки для девочек?
И тут она начинает плакать.
О боже. Понятия не имею, что делать в таких ситуациях. Я ей не родственница, я не ее учительница – но мне можно обнять ее? Не навлеку ли я на себя неприятностей, если обниму малышку?
Да пошло оно все! Плевать, если нельзя. Дакота уже захлебывается от рыданий, и ее нужно утешить.
Я обнимаю ее одной рукой и крепко прижимаю к себе. Мое сердце колотится как бешеное, когда следующие двадцать минут я уверяю опечаленную малышку, что мой парень не ненавидит ее.
* * *
