Я мою руки. Тяну время, дабы Корбин убедился, что не зря сделал остановку. Потом распахиваю дверь и вижу перед собой Майлза. Он опять вторгается. Стоит в дверном проеме, через который я хочу пройти.
Майлз не двигается. Я не против, поэтому не возражаю.
– Пить хочешь? – интересуется он.
– Нет, в автомобиле есть вода.
– А перекусить?
Тоже нет. Кажется, Майлз немного разочарован. Может, не хочет возвращаться в машину?
– А вот от леденцов я бы не отказалась.
На лице Майлза – одна из редких и столь дорогих мне улыбок.
– Тогда куплю тебе леденцов.
Он подходит к прилавку с конфетами. Я стою рядом и изучаю ассортимент. Мы долго глазеем на разные вкусности. На самом деле не хочу я никаких сладостей, но мы продолжаем делать вид, будто они действительно нам нужны.
– Все это как-то странно… – шепчу я.
– Что именно? Выбирать конфеты? Или изображать, что мы оба не мечтаем сейчас оказаться на заднем сиденье?
Ух ты… Похоже, мне таки удалось проникнуть в его мысли.
Едва он произнес эти слова, как настроение у меня поднялось.
– И то и другое, – ровным голосом выговариваю и оборачиваюсь к нему. – Ты куришь?
Майлз опять глядит на меня так, будто хочет сказать: «Какая же ты странная!»
Мне все равно.
– Нет, – небрежно отвечает он.
– Помнишь леденцы в виде сигарет, которые продавались в нашем детстве?
– Помню. Довольно гнусная штука, если задуматься.
– Мы с Корбином все время их сосали. В жизни не позволила бы своему ребенку покупать нечто подобное.
– Вряд ли их все еще производят.
Мы поворачиваемся к прилавку.
– А ты? – спрашивает Майлз.
– Что я?
– Куришь?
– Нет.
Смотрим на конфеты еще немного. Наконец Майлз поворачивается ко мне.
– Ты правда хочешь леденцов?
– Не-а.
Он смеется.
– Тогда вернемся лучше в машину.
Я соглашаюсь, но ни он, ни я не двигаемся с места.
Майлз дотрагивается до моей руки – так бережно, словно он сделан из раскаленной лавы, а я – нет. Берет меня за два пальца и легонько ведет за собой.
– Погоди, – говорю я и тоже слегка тяну его за руку. – Что ты сказал отцу перед отъездом?
Он стискивает мою ладонь, но выражение его лица остается прежним.
– Извинился.
Майлз разворачивается к выходу, и на этот раз я следую за ним. Он держит меня за руку почти до самой двери наружу.
А когда выпускает ее, я вновь превращаюсь в пар.
Следую за ним к машине. Главное, не уверовать, будто я на самом деле способна проникать в чужие мысли. Напоминаю себе, что Майлз сделан из брони.
Он непроницаем.
Не знаю, смогу ли я, Майлз. Смогу ли соблюдать правило номер два, потому что я хочу проникнуть в твое будущее еще сильнее, чем забраться с тобой на заднее сиденье.
– Большая очередь, – говорит Майлз брату, когда мы садимся в машину.
Корбин заводит двигатель и переключает радиостанцию. Ему все равно, какая была очередь. Он ни о чем не догадывается, иначе точно сказал бы что-нибудь. Да и не о чем пока догадываться.
Проходит минут пятнадцать, прежде чем я осознаю, что не думаю о Майлзе. Все это время я была погружена в воспоминания.
– Помнишь, как в детстве мы мечтали о сверхспособностях?
– Помню, – отвечает Корбин.
– Ты обрел свою – научился летать.
Корбин улыбается мне в зеркале заднего вида.
– Ну да. Похоже, я супергерой.
Я откидываюсь и смотрю в окно. Немного завидую им с Майлзом. Они столько всего видели. Много где побывали.
– Каково это – любоваться восходом на такой высоте?
Корбин пожимает плечами.
– Да я не особо любуюсь. Слишком поглощен работой.
Мне становится грустно от этих слов. Не надо воспринимать это как должное, Корбин…
– А я любуюсь, – говорит Майлз. Он тоже глядит в окно, и его голос звучит так тихо, что я едва различаю слова. – Каждый раз, как поднимаюсь в воздух.
Майлз не рассказывает, каково это. Голос у него далекий, словно он хочет сохранить это ощущение для себя одного. Я не настаиваю.
– Летая, вы обходите законы вселенной. Преодолеваете силу тяготения. Смотрите на закаты и восходы оттуда, откуда человеку не положено их видеть. Это удивительно. Вы и правда супергерои, если задуматься.
Корбин смеется.
Не надо воспринимать это как должное, Корбин…
Майлз не смеется. Продолжает глядеть в окно.
– Ты спасаешь людям жизнь, – говорит он. – Это еще удивительнее.
Его слова проникают мне в самое сердце.
Правило номер два выглядит сейчас не лучшим образом.
Глава двенадцатая
Майлз
Шестью годами ранее
В правило номер один – не обниматься, когда родители дома, – внесена поправка.
Теперь обниматься можно, но только за закрытой дверью.
Правило номер два, к сожалению, осталось без изменений. Никакого секса.
А недавно было введено еще и правило номер три: не бегать друг к другу с наступлением темноты. Бывает, что Лиса до сих пор заглядывает к Рейчел среди ночи. Все правильно – она мать.
Но мне все равно это не нравится.
Мы прожили в одном доме почти месяц. Мы не говорим о том, что нам осталось чуть больше пяти. Не говорим о том, что будет, когда мой отец женится на ее матери. О том, что после их свадьбы мы окажемся связаны не на полгода, а на гораздо больший срок.
Праздники.
Выходные.
Семейные встречи.
Нам обоим придется посещать каждое важное событие, и мы будем присутствовать на них как родственники.
Мы это не обсуждаем, ибо чувствуем: то, что мы делаем, нехорошо.
А еще потому, что трудно говорить об этом. Когда я думаю о том дне, когда Рейчел уедет в Мичиган, а я останусь в Сан-Франциско, я не вижу впереди ничего. Ничего, кроме одного: Рейчел уже не будет для меня всем.
– Вернемся в воскресенье, – сообщает папа. – Дом в полном твоем распоряжении. Рейчел будет у подруги, так что можешь пригласить Иэна.
– Уже, – вру я.
Рейчел тоже соврала: она остается дома на все выходные. Мы не хотим давать родителям повода для подозрений. Мне и так тяжело не обращать на нее внимания в их присутствии. Трудно изображать, будто между нами ничего нет, хотя на самом деле мне хочется улыбаться всему, что она говорит. Восхищаться всем, что она делает. Хвастать перед папой ее умом, отметками, добротой, находчивостью. Сказать ему, что у меня потрясающая девушка, я непременно их познакомлю и он сразу ее полюбит.
