– Доклад был упрощенческой околодемократической чушью. Но она умна, и у нее есть амбиции.
– И она трахается с твоим племянником.
– И ее тетя, моя бывшая невестка, – Омахене Золотого трона. И пусть покровительство Орла позволяет мне проникать на совещания КРЛ, покровительство Драконов сопровождается набором куда более острых когтей.
– Что ты хочешь от меня?
– Я сказала ей, что ищу стажера. Она будет идиоткой, если согласится, но я намереваюсь ее уломать. На день «ку кола» запланировано совещание КРЛ. Пригласи ее туда в качестве моей гостьи. Скажи, это возможность увидеть, как на самом деле работает политика. Организуй пропуск, ты же сможешь?
– Зачем мне это делать?
– Затем, что у меня теперь есть люди, – говорит Ариэль. – Скажи ей одеться получше. А теперь помоги мне выбраться отсюда и разберись с этим бардаком.
* * *
Все лица в шлюзе обращаются наверх. Тридцать, пятьдесят лиц, как прикидывает Вагнер, пока спускается по эстакаде. Шлем Вагнера у него под мышкой, Зехра Аслан, его цзюньши, идет рядом. Некоторые из лиц внизу знакомы, кое-какие чересчур знакомы. Большинство новички. Новичков больше, чем он когда-либо видел. Сомбра перебирает их резюме. Двое заявили, что работали на «Корта Элиу». Ловкий ход.
Толпа расступается. Вагнер и Зехра проходят к передней части ровера «Везучей восьмерки».
– Я могу взять четверых, – объявляет он.
Никто не двигается с места.
Вагнер поворачивается к высокому игбо, чей пов-скаф покрыт эмблемами «Манчестер Юнайтед».
– Ты. Джо Лунник. Уходи.
У здоровяка от гнева глаза лезут на лоб, он вытягивается в струнку. Он на голову выше Вагнера, лунника во втором поколении.
– У меня сертификат для работы на поверхности.
– Ты лжец. То, как ты стоишь, как держишь плечи, как несешь себя, как пахнешь, как носишь этот костюм, как цепляешь пальцами шлем, как лежат герметичные швы на твоем пов-скафе. Нет. Ты представляешь опасность для самого себя, и хуже того – ты опасен для моей команды. Уходи прямо сейчас, наберись опыта работы на поверхности, и, может быть, когда я тебя увижу в следующий раз, то не вышвырну. И не смей опять лгать в своем резюме.
Джо Лунник таращится на Вагнера, пытается испепелить его взглядом, но в ответ на него глядят глаза волка. Здоровяк видит ярость, пылающую в них, поворачивается и уходит, расталкивая толпу.
«Красивенькое представление, волк», – говорит Зехра через фамильяра. Но он уже не волк теперь, когда лик Земли темен. Сосредоточенность его темной стороны позволила заметить, что Джо Лунник врет.
– Ола, Мейрид, Нили. Джефф Лемкин. – Вагнер уже бывал на стекле с первыми тремя именами, четвертое ему в новинку, но сопровождается безупречными рекомендациями от прокладчиков путей из ВТО, которые восстанавливали разрушенное после катастрофы «Горнила». – Всем остальным – спасибо.
Когда в доке остается только его новая «Везучая восьмерка», Вагнер проверяет текущее задание: остекление участка к востоку от Меридиана, в Море Спокойствия.
– Лаода? – Голос Зехры. – Речь?
– Прости.
Джефф единственный, кто до сих пор ее не слышал, но даже он понимает, что Вагнер все знает наизусть. Речь, технические инструкции, приказ надеть костюмы и пристегнуться. Имена членов команды проступают на линзе, фиксаторы опускаются и встают на место; показатели давления снижаются до нуля. Красный сигнал, потом зеленый.
– Зехра?
– Вагнер?
– Побудь водителем за меня. – Он переключает на нее интерфейс управления ровером.
– Конечно.
Зехра Аслан была цзюньши Вагнера вот уже десять вахт, и отношения между ними такие же близкие, привычные и эффективные, как брак, основанный на хорошем контракте. Она проверяет системы и регистрирует план поездки, пока члены «Везучей восьмерки» подключаются к бортовому жизнеобеспечению. Вагнер приказывает Сомбре сделать частный звонок.
– Вагнер.
Он в «Одиннадцатых вратах», пьет чай, одетый в абрикосовые спортивные шорты с синей окантовкой и мешковатую майку, с собранными наверху волосами.
– Просто хотел убедиться, что ты ни в чем не нуждаешься.
– Я ни в чем не нуждаюсь.
– И все в порядке?
– Все в порядке.
– Что ж, если тебе все-таки что-то нужно…
– Не нужно.
– Но если будет нужно…
– Амаль об этом позаботится.
Вагнер вспоминает, каким видел Робсона в последний раз: под сенью дома стаи, Амаль рядом. Нэйная рука обвивала мальчика. Вагнер снова испытал всплеск чувства, которое представляло собой смесь утраты, ревности и тоски в равных долях.
– Что ж, это хорошо.
В доке не осталось посторонних, наружная шлюзовая дверь скользит вверх. Зехра запускает моторы и направляет ровер вверх по эстакаде, в темную щель, что делается все шире.
– Вагнер, зачем ты позвонил? – спрашивает Робсон.
– Просто проверял. Да так, ничего особенного. Я все равно вернусь через десять дней.
– Ладно. Береги себя, Лобинью.
Робсон и его чай исчезают с линзы Вагнера, и когда ровер выкатывается с эстакады на поверхность и от его толстых колес летят струи пыли, Вагнер начинает себя терзать. Почему он этого не сказал, ну почему, почему?
«Я тебя люблю, мой самый маленький волчонок».
* * *
Он задувает биолампу и сидит в самой глубокой тени за самым дальним столом. Сутулые плечи, опущенный взгляд предупреждают всех, даже хозяина закусочной, что с ним не стоит заговаривать. Орчата давным-давно остыла.
Его мысли маршируют по утомительному кругу. Тошнотворный шок. Алое унижение. Вопящий гнев. Хладная несправедливость. Его разум катится от одной эмоции к другой, как паломник от стоянки до стоянки.
«Ты убил моих родителей».
Дариус отклонял звонок за звонком. Пятнадцать. Двадцать. Пора бы уже догадаться. Робсон настойчив. Наивный Робсон, глупый Робсон, все звонит и звонит, спрашивая себя, почему его старый друг, его лучший друг не отвечает; выдумывает всевозможные дела, болезни или семейные обязательства, которые помешали ему ответить; а правда в том, что его друга – его лучшего друга! – предали.
«Я ответил лишь для того, чтобы сказать: я тебя ненавижу».
Когда после двадцать пятого звонка Дариус все же ответил, наивный Робсон, глупый Робсон с улыбкой сказал: «Привет, Дариус, как дела?»
Эту глупость он ненавидит больше всего. Она унижает, как будто его пнули в живот, а потом вцепились когтями и начали пожирать.
«Предатели и убийцы».
Он все еще дрожит от потрясения. Он слышит две вещи: слова Дариуса и голос Дариуса. Они разные. Слова грохочут в его голове, голос все говорит и говорит. Дариус говорил меньше тридцати секунд, но Робсон в воспоминаниях проигрывает сказанное им бесконечно.
