Склонностью же к политическому суициду Сталин никогда не страдал, но и трагедии такой, естественно, не планировал, хотя прекрасно понимал, что война — штука очень жестокая, потому, собственно говоря, и пытался предотвратить ее всеми мерами.
Тем не менее признать схожесть и тем более прямую аналогию с планом 1812 г. — ведь именно к этому откровенно подталкивал вопрос И. Майского — Сталин не мог. Уж слишком велики были жертвы. Да и, откровенно говоря, то, что случилось фактически, действительно не имело прямой аналогии с планом 1812 г. — отступление было, мягко говоря, частичным, зачастую паническим, неорганизованным, нередко принимало формы бегства.
Однако это вовсе не означает, что до 22 июня у него и в мыслях-то не было такого плана. Напротив, и он сам, и Молотов, и Шапошников действительно рассчитывали применить — именно применить, а не просто повторить! — бесценный опыт войны 1812 г., но, подчеркиваю это особо, при очень глубоких и всеобъемлющих поправках на специфику «века моторов», т. е. применить этот опыт в серьезно модифицированном виде.
И поскольку на это указывает большой комплекс прямых и косвенных признаков — как известных, так и малоизвестных, а то и вовсе никогда не привлекавших к себе внимание, — то по прошествии стольких десятилетий, очевидно, пора уже назвать все своими именами.
Сразу же отметим, что одним из первых, если не самым первым среди полководцев той войны, заговорить на эту тему, правда, с очень дальних подступов, попытался маршах К. К. Рокоссовский. Но цензура… ох уж эта цензура, будь она трижды неладна… Чего только она нас не лишила?!
Так вот, в купированных цензурой частях мемуаров Рокоссовского есть следующие строки: «Всем памятны действия русских войск под командованием таких полководцев, как Барклай-де-Толли и Кутузов, в 1812 г. А ведь как один, так и другой тоже могли дать приказ войскам «стоять насмерть» (что особенно привилось у нас и чем стали хвастаться некоторые полководцы!) Но этого они не сделали, и не потому, что сомневались в стойкости вверенных им войск. Нет, не потому. В людях они были уверены. Все дело а том, что они мудро учитывали неравенство сторон и понимали: умирать если и надо, то с толком. Главное же — подравнять силы и создать более выгодное положение. Поэтому, не ввязываясь в решительное сражение, отводили войска в глубь страны.
Сражение у Бородино, данное Кутузовым, явилось пробой: не пора ли нанести врагу решительный удар? Но, убедившись в том, что противник еще крепок и что имевшихся к этому времени собственных сил недостаточно для подобной схватки, Кутузов принял решение на отход с оставлением даже Москвы.
В течение Первых дней Великой Отечественной войны определилась, что пограничное сражение нами проиграно. Остановить противника представлялось возможным лишь где-то в глубине, сосредоточив для этого необходимые силы путем отвода соединений, сохранивших свою боеспособность или еще не участвовавших в сражении, а также подходивших из глубины по плану развертывания.
Войскам, ввязавшимся в бой с наседавшим противником, следовало поставить задачу: применяя подвижную оборону, отходить под давлением врага от рубежа к рубежу, замедляя этим его продвижение. Такое решение соответствовало бы сложившейся обстановке на фронте. И если бы оно было принято Генеральным штабом и командующими фронтами, то совершенно иначе протекала бы война и мы бы избежали тех огромных потерь, людских, материальных, которые понесли в начальный период фашистской агрессии»
[682].
Как видите, Рокоссовский, что называется, «прямой наводкой» «врезал» по Жукову как начальнику Генерального штаба, по сути дела обвинив его в неспособности даже по факту уже случившегося избрать самим ходом событий откровенно напрашивавшийся тогда вариант активной стратегической обороны, а заодно и за неуместность применения «жесткой обороны» тоже.
Немного смущает, что Рокоссовский почему-то не упомянул, что за Генштаб это сделал Сталин — может, не знал или просто запамятовал, а может быть, что скорее всего, опять не обошлось без бдительной цензуры…
Но то, что великий полководец попытался осмыслить уже после войны, — кстати говоря, по личному убеждению автора, будь Рокоссовский главой Генштаба перед войной, он именно так и спланировал бы оборону родного Отечества, — Сталин осознавал задолго до войны, как минимум лет за 7 — 10 точно! И не только осознавал, но и открыто, хотя и очень осторожно показывал свое видение характера и масштабов грядущего столкновения и, естественно, путей противодействия и отпора агрессии. Как уже отмечалось выше, еще в конце 1925 г., т. е. по факту подписания рядом западных стран пресловутых Локарнских соглашений, Сталин был вынужден окончательно признать неизбежность Второй мировой войны (принципиально это обстоятельств он осознал, как и многие в мире, еще в 1919 г., когда был подписан Версальский т. н. «мирный договор», который во всем мире расценили всего лишь как временное перемирие, к тому же на 20 лет, что и произошло — Вторая мировая война началась ровно через двадцать лет), но и неминуемость втягивания в нее СССР помимо воли последнего.
Не случайно, что «дух Локарно», в угаре которого тогда пребывала вся западноевропейская сволочь, Сталин открыто расценил именно как «дух войны».
…Хотя это и относится к теме другой книги, тем не менее уместно было бы еще раз отметить, кто Сталин совершенно точно знал о существовании Плана Перманентной Мировой Войны против России (в тандеме с социальной революцией), которую Запад официально объявил ей еще под Рождество 1890 г.!
[683]
Именно в этом, до сит пор действующем Плане Перманентной Мировой Войны четко был прописан сценарий Первой мировой войны, включая и конкретную причину, из-за которой она разгорится (с общепринятой в истории не имеет ничем общего), определен механизм взращивания будущего нацизма (без названия, хотя СС уже тогда придумали, но не в Германии) через широкомасштабное и интенсивное культивирование круто замешенного на романтизированном мистицизме оголтелого германского национализма, показан механизм провоцирования Второй мировой войны, и, конечно же, была поставлена конечная цель: превратить Россию в «Русскую Пустыню»!
Прекрасно знавшие тайные пружины и механизмы мировой политики британские политические деятели охарактеризовали тот же Версальский мирный договор следующим образам: «С точки зрения людей, планирующих новую войну, ничего не могло быть лучше такого договора»
[684]. Правильно, потому как в этот договор было заложено все то, что было предусмотрено еще Планом Перманентной Мировой войны!
