У княгини Наталии Голыитейн-Бек дела сложились лучше, чем у Трусовой или Мусиной-Пушкиной. Хотя с этих дворянок сняли обвинения, их ограничили в правах пользования своим имуществом; княгиня же Голыитейн-Бек получила поместье назад без всяких условий. В ответ на жалобы князя Голыитейн-Бека на то, что его жена пренебрегает воспитанием дочери, Петр III в 1762 г. приказал передать имение княгини на попечение ее мужа до тех пор, пока их дочь не достигнет совершеннолетия
. Но позднее в том же году Сенат отменил указ императора и постановил вернуть имение княгине Гольштейн-Бек, потому что ни в Соборном уложении 1649 г., ни в каком-либо другом правовом своде не существовало прецедента, позволявшего отдать имение женщины ее мужу. По закону же ему не полагалось ничего, кроме седьмой части имущества жены после ее смерти
. Вероятно, на решение сенаторов повлияло свержение Петра III, но они обосновали свой вердикт законом и прецедентом, а значит, его нельзя сбросить со счетов как пустую формальность.
Судебные власти высшей инстанции, далекие от того, чтобы разрешать супружеские споры по собственному произволу, остро осознавали несоответствие между статусом дворянок в семейном и имущественном праве. Одно дело, слушавшееся в Сенате в 1779 г., особенно ясно показывает, что законодатели никогда не забывали, что они обязаны подходить к женским правам собственности с большой осторожностью, даже если женщина, потеряв доброе имя, не заслуживала более прав на свое имущество. Ожесточенный спор между Никитой и Софьей Демидовыми высвечивает тот конфликт, с которым сталкивались суды, когда на одной чаше весов находилось положение женщины с точки зрения имущественного права, т.е. чисто гражданское дело, а на другой — ее долг уважать святость брака.
Представ перед Сенатом в 1779 г., Никита Демидов заявил, что вложил весь свой капитал в покупку для жены имения в пять с лишним тысяч душ, а она отплатила ему за щедрость тем, что дважды нарушила супружескую верность. После того как он долгие годы терпел беспутное поведение жены, Демидов решил с нею развестись и теперь требовал вернуть ему это имение. Мать и братья Демидовой в один голос свидетельствовали в пользу ее мужа, подтвердив его слова о том, что она сбежала с другим мужчиной. И хотя Софья Демидова заявила, что муж своей жестокостью едва не довел ее до самоубийства, Сенат поверил показаниям ее мужа и родных: в кратком резюме дела сенаторы отметили, что их решению способствовали показания матери Демидовой, а материнское свидетельство священно. После долгих размышлений Сенат постановил, что отныне Демидова должна жить под опекой своей матери и братьев, а права собственности на имение вернул Демидову.
Впрочем, в своем комментарии к делу Демидовых сенаторы признали, что имущественное право фактически — на стороне Софьи. «Настоящее дело есть сущий пример той истины, что есть такия дела, кои выходят иногда из законов, и кои зависят более от нравственного о них понятия, — писали они. — Кого здесь подобает более щадить и защищать от угнетения: мужа ли, который… любовью, и благодеяниями старался поправлять испорченный и распутный нрав жены, покупая к тому и великия на имя ея деревни… Жену ли удовлетворять отданием ей купленнаго на ея имя имения?» Сенаторы согласились в том, что по праву Демидова является законной владелицей имения («…закон, велящий крепостному быть по крепостям»), но если они отдадут ей это имение, то преступят закон Божеский и снабдят ее средствами на продолжение распутной жизни. Они также рассудили, что несправедливо будет лишить Демидова его богатства, ведь он подарил жене имение, веря в то, что они будут пользоваться им вместе до конца дней своих.
Но самая удивительная черта дела Демидовых состоит в том, что, хотя не было недостатка в свидетелях против Софьи Демидовой, включая ее собственных родных, члены Сената ни минуты не считали постановление о лишении ее собственности предрешенным. Напротив, они считали, что должны подробно обсудить правовой статус имущества, купленного Демидовым на имя жены, и внимательно взвешивали статьи закона, говорившие в пользу того, чтобы имение осталось за ней. Сенаторы были уверены, что моральная вина Демидовой установлена неоспоримо, однако в докладе императрице они признали, что если бы строго придерживались положений законов о собственности, то имение осталось бы в руках у Демидовой
.
Тяжба между супругами Демидовыми едва ли была уникальна в смысле противопоставления имущественных прав и предосудительного поведения женщины. Но замысловатый комментарий к делу ясно говорит о том, как трудно было судьям найти решение, когда на одной чаше весов перед ними лежало право замужней женщины на собственность, а на другой — ее преступления против нравственности. Дворянина тоже можно было лишить права распоряжаться имуществом за безнравственные поступки. Например, когда в 1769 г. Сенат осудил Андрея Нелединского за то, что он высек свою мать и сестру, виновника сослали в монастырь на год, а мать получила права на его имение
. И все же принятые тогда правила поведения предоставляли мужчинам больше свободы, чем женщинам, по части супружеских грехов. Такая асимметрия приводила к тому, что суды гораздо охотнее налагали ограничения на законные прерогативы дворянок, подозреваемых в безнравственности, чем на права дворян.
Но с другой стороны, несмотря на суровый подход к женщинам, обманывавшим или бросавшим своих мужей, судебные власти отказывались предоставлять мужьям полновластное распоряжение состоянием жен. В некоторых случаях, как было в истории Елены Трусовой, в дело вмешивалась императрица и заступалась за женщин, чтобы не позволить суду отдать собственность жены ее мужу. Чаще же, даже если суд объявлял женщин не способными управлять имениями, он передавал их земли в руки опекунов и налагал строгие ограничения на право мужчин пользоваться состоянием своих жен.
Супружеские разногласия и гражданское право
Если на протяжении XVIII в. сведения о конфликтах между супругами по поводу собственности находили отражение в основном в прошениях о разводе, то в XIX в. женщины все чаще обращались в гражданские суды за защитой своих имущественных прав. Растущее число женщин, начинавших тяжбы против мужей в гражданских судах (не говоря уже о решениях судов в поддержку их прав), служит ярким доказательством трансформации статуса женщин в имущественном праве. В России начала Нового времени обращения женщин в суд от своего имени с исками против жестоких мужей были редкостью
[100]. Но к концу XVIII в. женщины постепенно привыкали защищать свои интересы и все меньше полагались на родственников-мужчин, которые бы сделали это за них.
Неудивительно, что готовность поставить мужа перед судом выработалась у женщин не сразу и стала сравнительно обычным делом лишь в два последних десятилетия XVIII в. Один из ранних примеров того, как дворянка отстаивала свои права от посягательств супруга, относится к 1738 г., когда Анна Бартенева обвинила мужа в том, что он без спроса заложил ее имение за 35 рублей. Несмотря на многочисленные указы Сената в адрес Вотчинной коллегии с приказом аннулировать заклад, сделка не была отменена. Наконец, ссылаясь на статью Соборного уложения, запрещавшую продавать или закладывать землю, принадлежащую другому роду, Сенат в недвусмысленных выражениях приказал Вотчинной коллегии вернуть деревню Бартеневой и возместить ей доход, упущенный за те годы, что оно находилось в закладе
.
[101]
