Ее лицо дополнительно было защищено тонкой белой вуалью, которая была частью роскошного головного убора. «На голове как бы шлем из красной материи, похожий нате, в которых [рыцари] сражаются на турнирах», который особенно заинтересовал посла.
«А этот шлем очень высок, и на нем было много крупного, светлого и круглого жемчуга, много рубинов, бирюзы и разных других камней, очень красиво оправленных. Покрывало, [ниспадавшее на плечи], было расшито золотом, а наверху [всего] был очень красивый золотой венок со множеством [драгоценных] камней и крупного жемчуга. Самый верх венчало сооружение из трех рубинов, величиной около двух пальцев, ярких и чрезвычайно красивых, с сильным блеском. Верх [всего] украшал большой султан, высотой в локоть, и от него [некоторые] перья падали вниз, а другие — до лица и доходили [иногда] до глаз. Эти перья были связаны вместе золотой бечевкой, на конце которой [имелась] белая кисточка из птичьих перьев с камнями и жемчугом».
Когда она шла, этот головной убор раскачивался взад и вперед. Ее волосы, длинные, черные, распущенные, были выкрашены, чтобы казаться еще чернее. Многочисленные женщины свиты шли рядом, чтобы поддерживать ее головной убор. Всего, по оценке Клавихо, там было около трехсот сопровождающих. Вдобавок один человек нес изящный шелковый зонтик, чтобы защищать ее от солнца. В грандиозную процессию было включено множество евнухов, которые шли впереди королевы. Вот такой торжественной процессией она подошла к возвышенности, на которой сидел император, села рядом с ним, но чуть позади.
Одна за другой жены Тимура входили в павильон, каждая строго соблюдала букву этикета, занимая место на возвышенности чуть ниже, чем предыдущая. Самым последним добавлением к императорскому гарему была госпожа по имени Джаухар-ага, что «на их языке означало Госпожа Сердца». Казалось, что желания императора были такими же сильными, как всегда. Он женился на ней всего лишь месяц назад.
Однажды испанцев пригласили в жилище Сарай-Мульк-ханум. Это был апофеоз роскоши и экстравагантности. Там можно было увидеть, как награбленные сокровища используют их новые владельцы. «В шатре две двери, одна за другой; первая дверь — из тонких красных прутиков, переплетенных между собой и покрытых снаружи легкой шелковой тканью розового цвета. Эта дверь была сделана так, чтобы и в закрытом виде через нее мог проходить воздух и чтобы те, что находились внутри, могли наблюдать [все] происходящее снаружи, а сами оставались невидимыми. А перед этой дверью была другая, такая высокая, что в нее мог бы въехать всадник на лошади, отделанная позолоченным рисунчатым серебром, эмалью, тонкой инкрустацией из лазури и золота. Эта отделка была самая утонченная и самая лучшая, какую можно встретить в той земли и в христианской». Клавихо был прав. Эти потрясающие двери были дверями Брусы, захваченными Тимуром после разгрома Баязида в 1402 году. На одной двери было изображение святого Петра, на другой — святого Павла. Внутри шатра, покрытого красным шелком и украшенного «полосами серебряных позолоченных бляшек, спускавшихся сверху донизу», находились другие сокровища. Прежде всего это был золотой ковчежец, украшенный эмалью, инкрустированный драгоценными камнями и жемчугом. Рядом стоял маленький столик, также отлитый из золота, с большой пластиной прозрачного зеленого камня, вделанной в столешницу. Но одна вещь особо выделялось, и снова Клавихо описывает ее в мельчайших деталях.
«Перед этим столиком, напоминающим блюдо, стояло дерево из золота, наподобие дуба. Ствол его был толщиной в человеческую ногу, со множеством ветвей, расходящихся в разные стороны, с листьями, как у дуба, высотой в человеческий рост. И возвышалось оно над блюдом, стоящим рядом. А плоды его были из рубинов, изумрудов, бирюзы, красных рубинов, сапфиров, крупного отборного жемчуга, удивительно яркого и круглого; эти [драгоценности] украшали дерево в разных местах, кроме того, [там] располагалось много маленьких разноцветных золотых птичек, отделанных эмалью, из которых некоторые были с распущенными крыльями, а другие сидели так, точно готовы были упасть, прочие как будто клевали плоды с дерева и держали в клювах рубины, бирюзу и прочие камни и жемчуг, которые там были».
Удивленный обилием драгоценных камней, Клавихо спросил, где добывают эти великолепные рубины. На это ответил король Бадахшана, провинции на севере Афганистана, находящейся в десяти днях пути от Самарканда, на территории которой находили эти камни.
«И он вежливо ответил и рассказал нам, что недалеко от города Балах и и есть гора, где их находят, и что каждый день [от этой горы] отбивают кусок, а потом их ищут, а когда находят, то осторожно вынимают. [А делают это так]: берут породу, в которой они находятся, отбивают ее понемногу долотом, пока не окажется на поверхности сам [рубин], а потом на точильных камнях [их] отделывают. [Он рассказал также], что тэм, где добываются рубины, сеньор Тамур-бек поставил большую стражу. А этот город Балахия находится на расстоянии десяти дней пути от города Самарканте, в сторону Малой Индии».
Ляпис-лазурь и сапфиры добывали в районе, находящемся чуть южнее
[116].
И вот среди этой роскоши была отпразднована свадьба молодой королевской пары по законам ислама и в соответствии с монгольскими традициями. Им выдали великолепные торжественные одежды, а потом одевали и раздевали девять раз, так как это считалось наиболее счастливым числом. Раньше Клавихо видел серебряные блюда, заваленные сластями и пирожными, которые Тимур присылал своим старшим приближенным, и они «укладывались слоями девять на девять, потому что таков был обычай при дарах, которые даровал его высочество». Пока молодая пара меняла одно одеяние на другое, сопровождающие осыпали их драгоценными камнями, рубинами, жемчугами, золотом и серебром. Караваны верблюдов и мулов протискивались сквозь ликующие толпы, привозя все новые дары новобрачным.
Праздники постепенно перешли в настоящую вакханалию. Днем музыканты, акробаты, гимнасты, канатоходцы и клоуны развлекали благородное собрание. Богато украшенные слоны, скаковые лошади и скороходы, длинноногий жираф, подарок египетского посла, дефилировали к общему удивлению. Этот зверь был еще более экзотическим, чем слоны. К вечеру Тимур и его амиры, принцы и принцессы, великие воины и старейшины племени барласов рассаживались перед огромными столами, заваленными жареным конским и бараньим мясом, овощами и фруктами, пирожными и сладостями, и пировали до утра. Когда завершался пир, наступало время удовлетворить иной голод, и в этом не было никаких ограничений. Тимур объявил, что временно отменяются все строгие правила и обычаи, по которым жило общество. Разрешены были любые удовольствия.
Язди говорит, что император торжественно объявил: «Это время пиров, удовольствий и радости. Пусть никто не мешает и не укоряет другого. Пусть богатый не посягает на бедного, сильный на слабого. Пусть один не спрашивает другого: «Почему ты это делаешь?» После этого заявления все отдались тем удовольствиям, которые предпочитали. И все, что делалось, оставалось незамеченным». Арабшах; который был разочарован этими глупостями, отмечает, как все торопились использовать это императорское разрешения для разврата. Здесь он как обычно ударяется в пламенные разоблачения. «Каждый поклонник стремился к предмету вожделения, каждый любовник встречал возлюбленную, никто никого не беспокоил и не пытался гордиться перед низшим… Ни один меч не извлекался из ножен, кроме меча созерцания, ни одно копье не взметалось, кроме копья любви».
