Столь небольшая деталь, как птицы в саду Брюнисанды, чье волшебное пение утоляет ее печаль, вне всякого сомнения, восходит к древней кельтской мифологии, что позволяет провести параллель между Брюнисандой и уэльской богиней Рианнон (Ригантона, то есть «Королевская»), героиней первой и третьей ветвей «Мабиноги». Во время своих бесчисленных странствий она встретила будущего супруга, короля Пуйла, государя Аннуина («хозяина Бездны»), чье имя в измененной форме можно узнать в имени Пеллес: так зовут Короля-Рыбака в «Перлесво» и «Поисках святого Грааля». Во второй ветви «Мабиноги» мы находим и птиц Рианнон, которые своим волшебным пением заставляют забыть обо всем спутников Брана, веселящихся на пиру Бессмертия: «И из всего их горя они не помнили ничего, ни того, что случилось с ними, ни прочих печалей» (Мабиногион. С. 39.). Изображение окруженной птицами Рианнон, чей образ предвосхитил христианские представления о «Деве с Птицей
[22]», можно найти и на чеканных стенках знаменитого котелка из Гундеструпа. Не будем забывать и то, что традиция, берущая начало в романе «Жизнь Мерлина» Гальфрида Монмутского, приписывает знаменитой фее Моргане способность превращаться в птицу; принимать птичий облик может и ее ирландский двойник, фея Морриган («Великая королева»).
Обилие параллелей и аналогий, появляющихся между этими образами, заставляет отказаться от мысли о простом совпадении: вне всякого сомнения, роман «Джауфре» был создан по мотивам кельтских мифов. Более того, несмотря на то, что на страницах «Джауфре» Грааль ни разу не появляется, этот роман следует считать одним из самых архаичных текстов, посвященных теме поисков Грааля. Сходство некоторых отрывков окситанского «Жофрея» с эпизодами «Повести о Граале» Кретьена де Труа отмечалось многими медиевистами; порой даже считали, что окситанский автор, как и Вольфрам фон Эшенбах, попросту обработал роман шампанского поэта, однако подобное утверждение абсурдно. Исследования Риты Лежен, посвященные этому тексту, показали, что «Джауфре» был написан раньше, чем «Повесть о Граале»: похвальное слово, адресованное неизвестным автором «Джауфре» королю Арагонскому (то есть Альфонсу II), позволяет отнести время создания памятника к 1180 году, тогда как «Персеваль» Кретьена де Труа появился на свет в 1190 году. В очевидном сходстве многих деталей этих романов следует винить самого Кретьена де Труа, который довольно часто обращался к произведению окситанского автора. Однако если неопровержимое сходство «Джауфре» и «Персеваля» было отмечено многими, то до сегодняшнего времени почти никто не обратил внимания на отчетливое подобие другой пары: окситанского «Джауфре» и уэльского «Передура». Сходство их проявляется не столько в одинаковых эпизодах, сколько в самой структуре текстов, в основе повествования. Конечно, ни в том ни в другом произведении мы не найдем слова «Грааль»; разумеется, не стоит тратить время на поиски образов Кровоточащего Копья или Отрубленной Головы в «Джауфре». Тем не менее мотив плача, которому предаются Брюнисанда и ее свита, роднит этот эпизод с описанием процессии Грааля в «Передуре». Однако если мы оторвемся от сравнения сюжетных ходов и обратим внимание на то, что служит толчком к развитию сюжета, то обнаружится, что в основе «Джауфре» и «Передура» лежит одна и та же тема, которая заявит о себе и на страницах «Перлесво», — тема кровавого мщения.
Вернемся к окситанскому роману. Случайно попав в волшебный сад Монбрюна, Джауфре становится свидетелем этой странной церемонии, в ходе которой Брюнисанда и ее спутники начинают стонать и горько плакать. Разумеется, ничего не понимающий герой спрашивает, что все это значит. Но едва он успевает задать вопрос, как вдруг все бросаются на него и начинают нещадно избивать, не давая сколько-нибудь вразумительного объяснения. В результате бедняга даже приговорен к смерти.
Из контекста рассказа невозможно понять значение этого странного эпизода. В дальнейшем повествовании найдется объяснение столь бурным проявлениям грусти, однако ничего не будет сказано о том, что послужило такому всплеску гнева, иными словами, почему Джауфре нельзя было задавать вопрос. Непростительная ошибка Персеваля, Передура или Перлесво заключалась в том, что они не расспросили короля об увиденном ими шествии. В отличие от них, Джауфре задал вопрос — но, как выяснилось, попал впросак так же, как и они. На самом деле между этими ситуациями можно поставить знак равенства, поскольку обе они касаются запрета, который следует нарушить или, напротив, слепо следовать ему, не понимая его смысла.
Незаданный вопрос, который должно задать, является довольно распространенным мотивом в народных сказках: выполнение этого условия героем означало бы восстановление утерянной связи между миром видимым и незримым, поскольку замок Грааля, замок Чудес и замок Монбрюн на самом деле находятся в «Ином мире», чего не признают или даже не понимают их обитатели. Вопрос, который не должно задавать, встречается в народной традиции не менее часто; скорее всего, в этом мотиве, помимо всего прочего, отражены расплывчатые представления о некоем социальном запрете, нарушение которого могло бы вызвать «общественное негодование».
Рене Нелли
[23], обращавший внимание на интересующий нас эпизод, сделал на этот счет любопытное замечание. В XVIII веке в Ланьи, что неподалеку от Парижа (монастырь, предназначенный для ирландских миссионеров, последователей святого Колумбана), всякий раз, когда заезжий торговец осведомлялся, каковы цены на рожь, местные жители тотчас же сбрасывали его в водоем. Столь бурная реакция на безобидное желание узнать, не вел ли кто здесь до него «дел о ржи», объяснялась тем, что город все еще жил воспоминанием о некоем Делорже, двумя веками ранее разграбившем Ланьи!.. Рене Нелли добавил, что истоки мотива, отразившегося в схеме «вопрос, который не должно задавать, — нарушение запрета — общественное негодование», следует искать в «древнейшем законе первобытного общества, которое не хочет, чтобы зло было названо по имени, в особенности чужаком; в противном случае любопытство последнего должно быть наказано». Без сомнения, этим можно объяснить и гнев толпы, не дающей ответа на вопрос, и удары, нанесенные Джауфре рыцарями Брюнисанды. Так или иначе, своим вопросом Джауфре добился того же результата, что и вместе взятые Персеваль, Перлесво и Передур: первый его визит в замок, принадлежащий «Иному миру», можно расценить как полный провал, подвергший вдобавок его жизнь опасности…
К счастью, приговоренный к смерти Джауфре находит выход из положения: под покровом ночи он сбегает из замка, что, впрочем, повергает в отчаяние прекрасную Брюнисанду, которая, успев влюбиться в героя, решает, что помилует его, но при условии, если герой найдет способ снять заклятие с замка Монбрюн и его обитателей. В погоне за Толатом, понимая, что тот виновен в несчастье, постигшем владения Брюнисанды, Джауфре после ряда опасных авантюр, напоминающих приключения Передура, попадает в замок, расположенный в сердце безлюдных и бесплодных земель. Проникнув в него, он оказывается в зале, где на ложе покоится раненый король, а окружившая его свита безутешно плачет и стонет. Ему велят говорить шепотом, чтобы не усугублять страданий короля, — и он повинуется, назвав себя и объяснив, что он преследует обидчика Толата. Тогда некая старая дама рассказывает ему, что раненый король Мелиан, как и Брюнисанда, стал жертвой предателя Толата: все эти месяцы он вновь и вновь нападает на короля, а жители королевства в знак сочувствия к страданиям правителя испускают жалобные стоны и крики через определенные промежутки времени. Итак, вот она, причина столь всеобъемлющего горя; связь между ритуалом плача в Монбрюне и раной короля Мелиана установлена. Разумеется, король Мелиан — это всего лишь одно из многочисленных обличий того, кто более известен нам под именем Короля-Рыбака. Кто после этого осмелится предположить, что роман «Джауфре» не имеет никакого отношения к легенде о святом Граале?
