Историк и этнограф, немец по происхождению, родившийся в Варшаве, Александр Гильфердинг писал: «Польский народ входил всем своим организмом в состав западноевропейского мира. Религиозные начала католицизма, общественные начала рыцарства, городская жизнь, целиком перенесенная из Германии, просвещение, основанное на преданиях римского классицизма, — словом, все было принято и органически усвоено с Запада.
Польша, оставаясь славянской, сделалась вполне членом латино-германской семьи народов, единственной славянской страною, вступившей в эту семью всецело и свободно, не в силу материального завоевания, а добровольным принятием западноевропейской стихии в основу собственной славянской жизни».
О причинах польской русофобии А. Ф. Гильфердинг отмечал, что в основном она вызвана культурным и политическим влиянием шляхетства на нацию. По его мнению: «Малый и слабый народ подвластен большому и сильному. Но этот малый и слабый народ заключает в себе непомерно многочисленный высший класс, с аристократическим духом, с притязаниями на звание и право людей благородных… Немец в глазах поляка далеко не то, что москаль; это такой же господин, как и поляк, а не плебей, господин другой породы, а не младший, недавно казавшийся бесталанным и ничтожным, брат в родной семье».
Об отношении польского дворянства к крестьянскому самоуправлению, что было одним из этапов крестьянской реформы, также напомнил А. Ф. Гильфердинг. Он привел адрес польского дворянства Западного края от 24 марта 1860 г. на Высочайшее имя: «…мы с трудом можем вообразить нынешнее крепостное народонаселение России, распределенное на десять тысяч каких-то республик, с избранным от сохи начальством, которое вступает в отправление должностей по воле народа, не нуждаясь ни в чьем утверждении… Мы опасаемся, что… устранение консервативного элемента частной собственности и соединенного с нею умственного развития введет в русскую жизнь такой крайний демократический принцип, который несовместим с сильной правительственною властью».
Реформа 1861 г. в западных губерниях саботировалась польским дворянством. В Литве и Белоруссии сохранялся оброк и все другие повинности, все мировые посредники были из числа местных помещиков. Многие крестьяне только в 1863 г. от русских солдат узнали, что царь освободил их еще два года тому назад. Гильфердинг не без оснований уподобил польский мятеж восстанию американского рабовладельческого юга, проходившего в это же время в США.
К слову — правительство Соединенных Штатов расценило мятеж как попытку аристократов восстановить крепостное право и полностью поддержало российского императора (в то время как Европа и особенно Франция, симпатизировала мятежникам).
Впрочем, основная масса мятежников вовсе не была пусть и промотавшейся, но верхушкой местного общества. Большинство шляхтичей были бедны, как церковные крысы. Единственное, что выделяло их из массы крестьян-белорусов, — только чувство избранности шляхтича, обладавшего личной свободой среди крепостных.
Как когда-то в Речи Посполитой самый бедный шляхтич утешал себя тем, что он обладает такими же правами на Сейме, как и самые богатые магнаты, и теоретически может стать королем, то в российской Белоруссии шляхтич считал себя господином по отношению даже к не принадлежащим ему белорусским крепостным.
Католическая религия и польский язык только усиливали чувство принадлежности к некоему кругу избранных. Но отмена крепостного права и возможность введения в Белоруссии земского самоуправления окончательно грозило ликвидировать шляхетство. И шляхтичи взялись за оружие.
Однако все же главным для консервативной прессы были не исторические изыски, а актуальные проблемы. В частности, М.Н. Катков обращал внимание на пассивность великого князя Константина Николаевича в условиях восстания. Весной 1863 г. Катков прямо обвинил брата царя в измене! Это было неслыханной дерзостью — никто до этого не мог обвинять в чем-либо особу императорской фамилии!
Однако двусмысленная политика наместника в Польше действительно только провоцировало мятеж, и в этих условиях Катков не побоялся выступить против брата императора, зная, что в любой момент он может угодить под арест. Всего лишь несколько месяцев назад был арестован Н. Г. Чернышевский. Хотя его обвинили в изготовлении революционных прокламаций, однако все же поводом для ареста редактора «Современника» послужили пропущенные цензурой статьи. Катков вполне мог отправиться в Сибирь вслед за Чернышевским.
Однако Катков сумел свести свою кампанию против великого князя в рамки кампании верноподданейших адресов, посланий и воззваний. В результате Каткову удалось добиться успеха: наместник ухал за границу «на лечение», а по предложению Каткова командующим в Северо-Западном крае с диктаторскими полномочиями был назначен генерал М. Н. Муравьев.
Виленский генерал-губернатор М Н. Муравьев (вешатель)
Среди множества русских генералов Муравьев выделялся своим прошлым — в молодости он участвовал в Отечественной войне 1812 г. и был участником декабристских организаций. Впрочем, главным было не декабристское прошлое генерала (хотя это тоже было умелым пропагандистским шагом Каткова), а его опыт руководства землями края.
Еще накануне мятежа 1830 г. Муравьев, занимавший пост могилевского губернатора, подал записку Николаю I под названием «О нравственном положении Могилевской губернии и о способах сближения оной с Российской империей», а в 1831 г. свой проект «Об учреждении приличного гражданского управления в губерниях, от Польши возвращенных, и уничтожении начал, наиболее служивших к отчуждению оных от России».
В этих записках Муравьев обращал внимание на то, что в Северо-Западном крае мало что изменилось со времен Речи Посполитой. В частности, полным хозяином края было польское дворянство, враждебно настроенное к России. Все образование и интеллектуальная жизнь находилась под контролем католической церкви. Большинство городского населения составляли евреи, несравненно более лояльные, чем поляки, самодержавному устройству империи, но все же не внушающие доверия.
В этих условиях Муравьев предлагал царю уничтожить униатскую церковь и вернуть белорусов в православие, ликвидировать польские учебные заведения в крае, начиная с виленского университета, и выдвинуть на руководящие посты местных православных белорусов. В период восстания 1830-1831 гг., когда Муравьев был могилевским губернатором, он отчасти реализовал эту программу во вверенной ему губернии.
Три десятилетия спустя Катков предложил сделать Муравьева диктатором известного ему края. Под давлением общественного мнения, умело направляемым Катковым, Александр II назначил Муравьева Наместником Северо-Западного края, включающего в себя 7 губерний (Могилевскую, Витебскую, Минскую, Виленскую, Ковенскую, Августовскую, Гродненскую).
В момент назначения Муравьева восстание было на подъеме, отношения с западными державами были обострены до предела. Не случайно, что императрица Мария Александровна сказала Муравьеву при отъезде в Вильну: «Хотя бы Литву, по крайней мере, мы могли бы сохранить». Собственно Польшу в Петербурге считали уже потерянной.
