Конхобар также был перерождением бога, но он был назван по имени реки, откуда его мать взяла воду с червями, которые она проглотила. Это может указывать на потерянную версию, в которой он был сыном речной богини Нессы. Это полностью соответствовало кельтской традиции, что доказывается такими именами, как Дуброгенос (от «дуброн», «вода» и «генос», «рожденный»); Дивогенос, Дивогена («сын бога» или «дочь бога»), возможно, речной бог, поскольку «дейвос» – это часто название реки; и Рейногенус («сын Рейна»). Люди, которые первыми носили эти имена, считались рожденными от божеств. Происхождение Монгана от Мананнана, бога моря, становится совершенно очевидным, и уэльское имя Морген = Моригенос («сын моря»), вероятно, указывает на подобную же историю, которая в настоящее время потеряна. Другие кельтские имена часто сообщают о некогда существовавших мифах о любви богов со смертными. Они показывают происхождение от божества: Камулогенус (сын Камулоса), Езугенос (сын Езуса), Бодуогенус (сын Бодвы); или от духов дерева: Дерген (сын дуба), Верногенус (сын ольхи); или от божественных животных: Артген (сын медведя), Урогенус (сын тура). То, что некогда было эпитетом, описывающим божественное происхождение, позже стало личным именем. Так, в Греции имена Аполлоген, Диоген и Гермоген некогда были эпитетами героев, рожденных от Аполлона, Зевса и Гермеса.
Таким образом, существовала жизненная кельтская вера в то, что божества могли соединяться со смертными и рождать детей. Героев влекло в Элизиум, они наслаждались любовью с его богинями: Кухулин – любовью с Фанд; Конлла, Бран и Ойсин – любовью с другими богинями, имена которых не названы. Кроме того, также богиня Морриган предложила себя Кухулину. Христианские кельты в V веке еще сохраняли эту веру, хотя в несколько измененной форме. Святой Августин и другие описывают косматых бесов, называемых галлами дусии, которые стремились к ложу женщин, чтобы удовлетворить их желания.
Дусии родственны инкубам и фавнам и, по-видимому, представляют собой не высших богов, редуцированных христианством до бесов, а скорее меньших божеств, некогда объектов народного поклонения.
Эти верования связаны также с кельтскими представлениями о превращениях и переселении душ. Одно означает принятие на какое-то время другой формы, другое – переход души или личности в другое тело. Как уже было замечено, на эту способность совершать превращения претендовали друиды и другие люди, или она приписывалась им, а они едва ли преуменьшали свои силы и, вероятно, хвалились ими при любой возможности. Такие восхваления мы слышим из уст ирландского Амаргина и уэльского Талиесина. По мере того как милезианцы приближались к Ирландии, Амаргин пел стихи, которые, возможно, были частью ритуального пения:
Я – ветер, который дует на море,
я – волна океана,
я – бык семи битв,
я – орел на скале,
я – кабан по храбрости,
я – лосось в воде
и т. д.
Профессор Рис указывает на то, что часть этих стихов вовсе не обязательно означает фактическое превращение, но скорее простое уподобление через «примитивное формирование предиката без помощи частицы, соответствующей такому слову, как «подобно». Однако достаточно остается такого материала, который доказывает утверждения магов. Талиесин во многих поэмах говорит: «Я был во множестве форм, прежде чем принял твердую форму» – форму меча, звезды, орла и т. д. Затем он был сотворен без отца и матери. Подобные притязания обычны для знахарей повсюду. Но с другой точки зрения, они могут быть простыми поэтическими гиперболами, распространенными в кельтской поэзии. Так, Кухулин говорит: «Я был собакой, сильной для боя… Их защитником… шкатулкой всех тайн для дев», или в других местах: «Я – кора, переваливающаяся с волны на волну… судно после потери руля… небольшое яблоко на вершине дерева, которое мало думает о своем падении». Это сравнительно простые метафорические описания. Более сложная метафора применяется в «Беседе двух мудрецов», где Неде и Ферсертне, восхваляя себя, используют все лингвистические возможности языка. Уэльские барды, кроме Талиесина, говорят высокопарным языком, и доктор Скин считает, что их утверждения, «возможно, были излишне напыщенными». В основе некоторых таких восхвалений лежала вера и превращения или в перерождения и придавала им особое значение. Амаргиново «я есть» предполагает врожденную способность к превращениям; Талиесиново «я был» – говорит о совершившихся превращениях. Такие утверждения не связаны с «мощным пантеистическим учением, которое является одновременно славой и ошибкой ирландской философии», как утверждает М. Д'Арбуа, в противном случае дикие знахари, хвастающие своими способностями к превращениям, стали бы философскими пантеистами. В поэмах просто говорится о примитивных верованиях в превращения, которые, к примеру, встречаются среди всех дикарей и варварских народов, но выражены хвастливым языком, которым наслаждались кельты.
Как производились последовательные превращения? Чтобы ответить на это, сначала рассмотрим историю Туана Мак Карайла, которая сохранилась со времен Партолона до времен святой Финнен. Это был дряхлый старик при пришествии Немед, и однажды ночью, когда он спал, он проснулся в облике оленя и жил в этой форме до самой старости. Таким же образом он стал кабаном, ястребом и лососем, который был пойман и съеден женой Кайрелла, того, от кого он был рожден как Туан, который полностью помнил свои различные формы.
Эта история, творение IX или X века христианского книжника, предназначенное для объяснения знания о многих вторжениях в Ирландию
[50], должно быть, было основано на языческих мифах о последовательных превращениях и конечных перерождениях. Подобный миф, возможно, был и о Талиесине – о его превращениях и конечном перерождении, причем в более позднее время в миф был включен эпизод битвы с превращениями, не связанной с большими периодами времени. Такой ряд последовательных форм – дракона, волка, оленя, лосося, тюленя, лебедя – был приписан Монгану и предсказывался Мананнаном, и Монган упоминает в своей беседе со святым Колумбой: «Когда я был оленем… лососем… тюленем… бродячим волком… человеком». Возможно, это была история о сказочном герое, который принимал различные формы и наконец был перерожден. Но превращение старика или старого животного в новые молодые и энергичные формы могло рассматриваться как своего рода переселение души – как развитие идеи превращения, но не связанной ни с метемпсихозом, ни с переходом души в другое тело посредством перерождения. Действительное переселение или перерождение встречаются только в конце ряда, и, как в случае с Етайн, Лугом и т. д., предсущий человек рождается от женщины после того, как она его проглатывает. Возможно, вера в превращения затемнила веру в фактический метемпсихоз в результате перехода души предка в женщину и повторного рождения в качестве ее следующего ребенка. Добавьте к этому то, что душа часто считается крошечным животным, и мы увидим, как point d'appui уступает более материалистической вере. Насекомое или черви в историях о перерождениях, возможно, были некогда формами души. Легко также увидеть – теория зачатия посредством глотания различных объектов уже существовала, – как могло считаться возможным, что съедание лосося – превращенного человека – приводит к его перерождению от съевшего.
