Проще говоря, высшее советское руководство прекрасно видело и понимало, что речь идет о дальнейшем расширении войны и действительного ее превращения во Вторую мировую войну. Впрочем, она и так уже была мировой. Потому как вслед за объявлением Англией и Францией войны Германии подобные же объявления сделали и их колонии. И война действительно превратилась в мировую. Так что в данном случае можно подправить Молотова и сказать, что речь шла уже о придании мировой войне исключительно глобального характера. И вот именно в такую войну Берлин решил втянуть и Советский Союз. Понять, зачем это было нужно Берлину — не составляло никакого труда. Тем более для столь мощных в интеллектуальном смысле умов, как Сталин и Молотов.
Еще с начала 20-х гг. они прекрасно знали одну наиважнейшую геополитическую задумку германских геополитиков и генералов, которая по-солдафонски прямолинейно была сформулирована ими в следующем виде: «В данный момент русской армии не существует и, может быть, еще долгое время она не будет существовать. Однако военная мощь измеряется не только числом, качеством, силой и вооружением воинских частей. Она складывается из географических, стратегических и экономических факторов в единое целое, которое зависит также от численности населения и обширности территории. Страна, численность населения которой втрое превосходит численность нашего, потенциальные ресурсы которой беспредельны, страна, которая простирается от Балтики до Тихого океана и от Черного моря до Северного Ледовитого океана, будет играть в будущей мировой войне важнейшую роль. Тот, кто будет действовать против нее, натолкнется на трудно преодолимые препятствия. Кто будет с ней — до бесконечности расширит свое поле действий и свои возможности выступления во всех уязвимых пунктах земного шара. Все наши усилия должны быть направлены на то, чтобы в будущих реваншистских войнах СССР был нашим союзником. Если он не будет нашим союзником, то, прежде чем свести счеты с Францией, мы должны победить его, что потребует длительных и дорогостоящих усилий»
[284].
Эта формулировка 1922 г. Тогда СССР только-только начинал приходить в себя после «революций», Гражданской войны и иностранных интервенций. Прошло 18 лет. Францию гитлеровцы уже расколошматили в пух и прах. Впрочем, не только ее. А географические и стратегические параметры СССР не изменились — по-прежнему это была единственная в мире единая, подлинно трансконтинентальная евразийская держава, Но за этот период Советский Союз стал еще и могучим фактором мировой политики, с которым он заставил считаться всех, а в экономическом отношении выдвинулся на передовые позиции в мире. Его вооруженные силы в 1940 г., невзирая ни на какие хорошо известные недостатки, в сравнении с началом 20-х гг. представляли собой столь внушительную разницу, что подходит только одно сравнение — они отличались друг от друга как небо и земля! Естественно, что, сливаясь в единое целое, все эти факторы, обстоятельства и параметры превратили СССР в одну из решающе ключевых фигур на мировой арене. И, конечно, включить такой мощнейший фактор в свою игру за мировое господство — о, соблазн у Берлина был более чем велик. Тем более что включение этого фактора, как оно грезилось коричневым шакалам, должно было быть осуществлено сугубо по берлинскому сценарию, конечной целью которого было создать необходимые морально-политические предпосылки для нападения на СССР.
Соблазн этот был фатально предрешен одной наиважнейшей, глобальной по характеру стратегической ошибкой коричневых шакалов в оценке мотивов действий Сталина. Выше уже не раз отмечалось, что как принципиально жестко осознававший свою глобальную ответственность за судьбы СССР и его народов, Сталин исповедовал лишь один замысел: СССР с Германией ровно настолько, насколько западные демократии не столько не с СССР, сколько против него, но не более того, чтобы, тем самым, как минимум на какое-то время оттянуть фатально неминуемое столкновение с Германией, неизбежность которого предрешало постоянное и целенаправленное провоцирование Западом Германии к нападению на Советский Союз! К тому же Сталин еще до подписания договора о ненападении точно знал, что Гитлер пойдет на этот шаг всего лишь на два года. Коричневые шакалы субъективистски переоценили позицию Сталина.
Скорей всего непосредственным импульсом к такой переоценке послужила следующая история. Дело в том, что с приходом к власти 10 мая 1940 г. новый британский премьер-министр Уинстон Черчилль предпринял шаги якобы к улучшению находившихся «на точке замерзания» отношений с СССР. Для этого предполагалось направить с «особой миссией» известного в Москве своими симпатиями к СССР лейбористского политика Стаффорда Криппса. Эта инициатива была отклонена советской стороной. И в конце мая 1940 г. Криппс был направлен не с «особой миссией», а всего лишь на смену прежнего посла У. Сидса. Криппс был принят в НКИД СССР крайне сдержанно. 24 июня 1940 г. им были получены инструкции МИД Великобритании — добиться приема у Сталина, так как «наш единственный шанс добиться перемены в советской политике — это личное обращение к нему». «Святая лиса» британской внешней политики Галифакс в то время считал возможным использовать «очевидное советское опасение последствий полной германской победы» и потому полагал возможным начать «консультации и сотрудничество», в том числе и переговоры по предложенному еще в апреле 1940 г. торговому соглашению. Немцы знали об этой истории. Но они, как, впрочем, и Сталин, знали также и неприглядную для англичан, но в целом выгодную для Берлина предысторию этой якобы попытки хоть как-то улучшить отношения Англии с СССР. Дело в следующем. Едва только Черчилль был назначен премьер-министром Великобритании (10 мая 194о г.), он тут же занялся разработкой плана по достижению соглашения с Германией на основе признания ее претензий на колонии в Африке, интересов в Центральной и Юго-Восточной Европе и канализации его агрессивных устремлений и притязаний сугубо против СССР. Черчилль уже тогда четко показал, что готов пойти на компромиссный мир с Гитлером, но лишь только тогда, когда фюрер поймет бесперспективность войны с Великобританией — не ранее того, ибо поспешность в обозначении такого стремления Адольф, по прикидкам Черчилля, мог расценить как проявление слабости
[285]. Условиями же компромисса, по мнению Черчилля, должны были стать, во-первых, согласие фюрера на признание независимости Великобритании, сохранение Британской империи, ее военно-морской и военно-воздушной мощи, а, во-вторых, удовлетворение претензий Германии в Средиземноморье и на обладание Мальтой, Гибралтаром, некоторыми африканскими колониями. Но самое главное, что и составляло суть «компромисса» Черчилля — «свобода рук» в Восточной Европе!
[286] То есть, если по-простому, нападай, дражайший Адольф, на СССР и воюй с ним, сколько хочешь, а «старая добрая» сволочь по имени PERFIDIOUS ALBION, сиречь коварный Альбин, мешать тебе не будет! Если уж совсем примитивно, то пресловутый «британский бульдог» попросту реанимировал ту же самую политику, что до него проводил натуральный сумасшедший Невилл Чемберлен, вследствие чего Сталин и вынужден был пойти на заключение советско-германского договора о ненападении. Выступая 27 мая 1940 г. на заседании военного кабинета, Черчилль заявил, что «если герр Гитлер готовится заключить мир на условиях возвращения германских колоний и территорий в Центральной Европе», то это, по мнению сэра Уинстона, были бы приемлемые условия
[287]. Правда, Черчилль и сам считал маловероятной подобную скромность со стороны герра Гитлера
[288]. Если все эти подловатые пассажи Черчилля привести к единому знаменателю, то становится очевидным следующее. В тот момент продолжение войны для него стало не способом достижения победы, а всего лишь средством для выцыганивания у Гитлера более щадящих и более почетных для Великобритании условий мира.
