Дядька широко улыбнулся и протянул ко мне обе руки, одну с
платком, другую со свертком, и радостно провозгласил:
– Вылитый отец.
Я решила никак на это не реагировать и дождаться, что будет
дальше, но на всякий случай тоже заулыбалась; дядька годился мне в дедушки, а
меня учили уважать старших.
– Проходите, пожалуйста, – предложила я, он вошел, и мы
с большим трудом смогли разместиться в моей прихожей. Я попятилась и
натолкнулась на Марью, которая появилась из кухни.
– Что ж, давайте знакомиться, – сказал гость, все еще
улыбаясь. – Борис Моисеевич.
– Очень приятно, – с подозрением глядя на него,
ответила Марья. – Марья Никитична, подруга Симы. Сейчас живу у нее.
Я собралась возразить, что не живет, а просто слегка
загостилась, но не стала, пусть дядька думает, что я здесь не одна… на всякий
случай.
Мы прошли в кухню, Борис Моисеевич расположился в кресле. От
чая он отказался и, выразительно взглянув на меня, сообщил:
– Беседа наша сугубо конфиденциальна. Если вы что-то
захотите потом рассказать подруге, дело ваше, но я не вправе разглашать…
Признаться, я здорово перепугалась, такое начало мне совсем
не понравилось. Марья неохотно покинула кухню, заметив:
– Я рядом.
Борис Моисеевич взял мою руку и ни с того ни с сего спросил:
– Что вы знаете о своем отце?
Может, кому-то легче легкого ответить на подобный вопрос, но
мне как раз наоборот. Если честно, о папе я достоверно знала одно: он умер. По
крайней мере, так уверяла мама. Остальные сведения носили отрывочный характер и
друг другу противоречили. Я и в детстве не особо донимала маму вопросами, а
став старше и сообразив, что данная тема маму совершенно не занимает, и вовсе
от них отказалась. Рождена я была в законном браке, чему имелось свидетельство,
остальное было покрыто мраком. Если верить маме, папа умер, когда я пребывала в
младенчестве, он был инженером (по другой версии – физиком, впрочем, он мог
счастливо сочетать обе профессии) и скончался от рака горла (желудка). Никакой
родни со стороны папы я никогда не видела, покоился он за триста километров
отсюда, в том городе, где мы жили раньше. Местом моего рождения действительно
был указан соседний областной центр, так что в историю это отлично вписывалось.
После смерти папы мама поклялась, что замуж больше не выйдет и посвятит свою
жизнь мне. И свое слово сдержала. У нее были многочисленные романы, каждый, как
правило, начинался с покупки нового платья, а заканчивался приобретением шляпы,
непременно с вуалью, которую мама носила недели две, а потом забрасывала на
антресоли. За двадцать лет шляп скопилось великое множество. Как-то я сдуру
предложила их выбросить, мама укоризненно покачала головой и заявила, что в них
вся ее жизнь.
Однако мужчин в нашем доме я никогда не видела. Если мама по
вечерам уходила, я оставалась с тетей Клавой, дальней нашей родственницей, и
как-то решила выспросить ее об отце, она отвечала неуверенно и без охоты. Стало
ясно: ей известно не больше моего. В шкафу хранилась фотография в рамке, на
которой, по словам мамы, был изображен отец. Никакого сходства с собой я в нем
не усмотрела и к фотографии интерес потеряла.
И что, скажите на милость, я должна была ответить толстяку?
Но ответить-то надо. И я ответила:
– Папа умер. Двадцать лет назад.
– Да-да, – горестно кивнул Борис Моисеевич. – Это
вам сказала ваша мама? Ваш отец любил ее всю жизнь. – Он достал из кармана
пиджака конверт, а из него фотографию. – Умирая, Натан держал ее в руке и
все повторял: «Другой такой женщины нет».
Он протянул фото мне, и я без труда узнала маму, она была
снята в полупрофиль. На фото маме было лет тридцать пять, но могло быть и
больше, выглядела она всегда прекрасно. Однако не тот факт, что какой-то Натан,
умирая, держал фото мамы в руках, восхваляя ее достоинства, потряс меня, а
надпись на обратной стороне. Маминой рукой было написано: «Да лобзает он меня
лобзанием уст своих, ибо ласки твои лучше вина». Никогда не замечала в маме
особого романтизма.
– «Песнь песней», – едва ли не со слезой заметил Борис
Моисеевич.
– Что?
– Это цитата из Библии.
– А-а… замечательно, только…
– А вот и вы, – с улыбкой возвестил он и извлек из
конверта вторую фотографию. На ней тоже была мама, в черном платье с ниткой
жемчуга, а у нее на коленях я в возрасте шести месяцев. Эта фотография была мне
хорошо знакома, она до сих пор украшает розовую комнату. Цитат из Библии больше
не было, маминой рукой написано: «Я назвала ее Симоной, здесь ей пять месяцев и
три недели». Тут кое-что начало доходить до меня, я взглянула на дядьку и
запечалилась: что, если он вдруг окажется моим родителем? Такого счастья я могу
и не пережить. Как-то я все это время обходилась без отца и теперь особой
надобности в нем не чувствую.
– Я не понимаю… – схитрила я.
– Значит, мама вам так ничего и не рассказала? – вздохнул
он.
– А что она должна была рассказать?
– Возможно, она и права, – задумчиво изрек дядька,
совершенно меня не слушая. – Но я обещал выполнить его волю, я дал слово
умирающему и обязан его сдержать. – Тут он вновь взял мою руку и заявил: –
Вы носите отчество и фамилию человека, который никогда не был вашим отцом. Да,
он был мужем вашей мамы, но брак этот не принес ей счастья. По-настоящему она
любила только вашего отца, Кацмана Натана Леонидовича, моего дорогого друга.
Я запечалилась еще больше и, кашлянув, спросила:
– Он умер? – И не смогла скрыть вздоха облегчения,
когда услышала:
– Два месяца назад. Он дал мне ваш адрес, телефон и велел
рассказать все при личной встрече. Я приехал в Москву навестить родственников и
поспешил сразу к вам…
– Спасибо большое, – сказала я, не зная, как поскорее
выпроводить его. – Фотографию можно оставить?
– Да, конечно. Ваш отец был прекрасным человеком…
Далее последовал рассказ о моем отце. Если честно, было даже
интересно. Оказывается, Натан Леонидович был превосходным гинекологом и
эмигрировал в Израиль пятнадцать лет назад. У него была семья, и у моей мамы
тоже, это не позволило им связать свои судьбы, но сердца их стучали в унисон.
Словом, это был роман, который заслуживал экранизации.
Я все-таки настояла, и мы выпили чаю. Борис Моисеевич еще
немного рассказал о папе и потянулся к свертку.
– Умирая, ваш отец просил меня передать вот это.
