– Заглохни, дядя, – отмахнулась Марья, с
неудовольствием глядя на Олега. Морячок сразу же замолчал, только пожал
плечами.
– И что было дальше? – спросила я, скорее из
вежливости, потому что об остальном уже догадывалась.
– Я лежал без сознания, – с обидой продолжил
Олег, – и наверняка бы умер от потери крови, если бы не Виктор. –
Морячок при этих словах выпятил грудь и гордо кивнул. – Он нашел меня.
– Точно. Иду я, значит, к парку… Я всегда в парк хожу в эту
пору, там обычно днем студенты тусуются, пиво пьют и оставляют бутылки, а я
такого непотребства не терплю, чтоб, значит, город загаживали, и бутылки эти
собираю.
– Алкаш, – презрительно констатировала Марья.
– Не алкаш, а в меру пьющий. Имею право, между прочим.
– Ври дальше, – скривилась Марья.
Морячок вроде бы обиделся, но все-таки продолжил:
– Иду, значит, я и, решив сократить путь, двинул напрямую,
чтоб на аллею выйти. Тихо так, и на душе благостно…
Я невольно нахмурилась: еще одной христианской души я просто
не выдержу, но Виктор вновь вернулся к суровой действительности. Тут требуется
кое-что пояснить. В северном районе нашего города, который по старинке зовется
Слободой (когда-то там действительно была ткацкая слобода), располагался
большой парк, разбитый в пятидесятых годах прошлого века. Задуман он был по
принципу московского и даже назывался так же: ВДНХ, с прибавлением «области».
Название не прижилось. Парк с самого основания был прозван «полтинником» по
неведомой причине. Старожилы утверждают, что были там павильоны, сады, гуляли
образцово-показательные свиньи, крупный рогатый скот и гуси прямо-таки
невиданных размеров, а также были выставлены на всеобщее обозрение изделия
предприятий, которыми славна область. Впрочем, павильоны и сады благополучно
дожили до сего времени, но еще лет тридцать назад все достижения куда-то
испарились и павильонам нашли другое применение: в одном была библиотека, в
другом – отдел милиции, в третьем – спортклуб. Парк официально назвали Парком
культуры и отдыха, но горожане, должно быть, из духа противоречия окрестили его
«выставкой», как раз тогда, когда он перестал быть ею. Потом пришли тяжелые
времена, и парк захирел, вскоре все павильоны были распроданы частным фирмам.
Самым шикарным, но и самым удаленным был как раз тот, что стоял у Лебяжьего
пруда. Там и находился офис Медведева. То, что среди белого дня там пробили
человеку голову, в принципе, не удивляло, парк – он и есть парк. С другой
стороны, наряды милиции там дежурили постоянно. Это я к тому, как надлежало
отнестись к словам Олега. Я подумала и решила: надлежало отнестись с доверием.
– Иду я, значит, – между тем продолжил морячок, –
и вдруг слышу: жалобно кто-то стонет. Ну, я заглянул в кусты, хоть и опасался
подвоха, но так как по характеру человеколюбив и не могу пройти мимо чужой
беды… заглянул, а там вот он лежит, весь в крови и портфелишко к груди
прижимает, а в кармане у него как зазвонит, я аж подпрыгнул. А он стонет еще
жалостливее..
– Телефон? – не удержалась Марья.
– Нет, Олег ваш. Ну, я обрадовался, что он живой, с трупом
только свяжись, себе дороже… – Тут мы все непроизвольно поморщились. –
Вызвал «Скорую», дождался чин-чином и сюда его сопроводил. По дороге он,
сердечный, очнулся и давай о портфеле волноваться, а когда увидел, что конверта
нет, только что не плакал. Даже врачиха сказала: «Немедленно прекратите
волноваться, а то я ни за что не отвечаю». Во как. Чего в конверте-то было? Я
пытал, он молчит. Деньги небось?
– Фотографии, – ответила я.
– Шантажировать кого хотели?
– Что ты мелешь? – обиделась Марья. – И как тебе
такое в голову пришло?
– Что ж мы, по-вашему, телик не смотрим? Уж если за
фотографии по шарам дали, ясно, что фотографии не простые, а золотые. На что
еще нужны? Когда такую компромать с собой возишь, непременно нужна охрана.
– Значит, фотографий у нас нет? – задала риторический
вопрос Марья, твердея лицом. – Это порождение ехиднино постаралось. Больше
некому. Только как он пронюхал? – озадачилась она.
– Гридин позвонил, – нахмурился Олег. – Донес
дружку… хотя откуда Гридину знать…
– Он знал, – кивнула я покаянно. – Я сама и
рассказала, что привезла тебе фотографии. Муж быстренько снарядился – и тебя по
голове…
– Какой мерзавец, – покачал больной головой
Олег. – А еще прикидывался, сочувствовал.
– Муж?
– Гридин. Сюда приезжал… А тогда это он мне названивал, за
бумажки переживал.
– Иуда, – подсказала Марья. – Выходит, они с
Серегой заодно.
– Кто бы сомневался, – презрительно фыркнул Олег,
косясь на меня. – И Симону он обрабатывает с целью… Чего там, мерзавец.
Если он думал, что открывает мне глаза, то совершенно
напрасно, я и до этого ничуть не сомневалась, что у Андрея есть интерес помимо
больших чувств ко мне.
– Они становятся опасны, – продолжил Олег. – Два
покушения на вас, слава богу неудачных, сегодня едва не убили меня… – Тут Олег
поморщился и потрогал голову, а морячок выпятил грудь.
– Ты в милицию заявил? – спросила я.
– Гридин сразу же позвонил… лицемер. Уже приезжали,
допрашивали.
– И про супостата сказал? – нахмурилась Марья.
– Сказал, но они не впечатлились. У меня еще бумажник
пропал. Считают, обычное ограбление. Теперь жалею, что сообщил им про конверт,
толку от этого не будет, а муж Симоны озлобится, что мы на него опять милицию
натравили. И очень возможно, перейдет к решительным действиям.
– Куда уж решительнее, – заметила я.
– Он нас всех укокошит, – заявила Марья, так напугав
саму себя, что тут же побледнела до синевы.
– Тогда ему тюрьмы не миновать, раз милиция в курсе наших
проблем.
– Да ментам по барабану, – вмешался морячок. – У
вашего муженька и деньги, и знакомства, а от вас одни бумажки останутся. –
Из этих слов я заключила, что морячок в курсе наших дел, и пригорюнилась.
Надеюсь, у Олега хватило ума промолчать о трупе. – Бумажки что? Ерунда,
разорвал, и всех делов.
– Вот именно, – пискнул Олег, соревнуясь с Марьей в
бледности. – Симона, тебе необходима охрана. События развиваются чересчур
стремительно и…
– Где ее взять? – вздохнула Марья. – В охранное
агентство я на всякий случай звонила, такие бабки дерут, креста на них нет. А
где у нас деньги? Жаль, что твой папа прислал нам никудышный подсвечник. Лучше
бы денег сколько-нибудь, мы бы их в дело пустили…
