Послышались осторожные шаги, затем дверь спальни
приоткрылась, и в образовавшуюся щель протиснулась Марья Лукина. С минуту она
смотрела на меня, вытаращив глаза, затем челюсть ее отпала, и она замерла с
выражением ужаса на лице.
Я замычала, пытаясь дать ей понять тем самым, что не худо бы
мне помочь, а не стоять столбом с глупым видом. Марья отчетливо произнесла
«ой», после чего бросилась ко мне. Но сразу освободиться не удалось: она
безуспешно пробовала развязать ремни, я отчаянно мычала, потому что теперь,
когда мысль о смерти от голода и жажды убралась восвояси, я начала злиться на
чужую бестолковость. Марья вторично ойкнула и сорвала скотч с моего рта, тут уж
я взвыла, не помня себя, и Марья вместе со мной – должно быть, за компанию.
– Нож на кухне, – прохрипела я, первой придя в
сознание.
Она сбегала за ножом и даже разрезала путы на моих руках,
после чего обняла меня и громогласно провозгласила:
– Слава тебе, господи. Жива. – Я бессильно обвисла и
согласно кивнула. – Что случилось-то? – спросила Марья, заглядывая
мне в глаза.
– Проснулась, здесь двое типов, связали меня и ушли.
– И ничего не сделали? – подивилась она.
– Как ничего? Связали. И вообще, напугали до смерти.
– А сказали-то что? – не унималась Марья.
– Ничего они не говорили. Только ухмылялись.
– Чудеса, – нараспев произнесла она, а мне вдруг стало
обидно: история выходила не впечатляющая. Но тут я вспомнила о ночных визитерах
и покрылась гусиной кожей.
– Все ясно, – уставившись куда-то в пол, изрекла
Марья. – Страшную кару замыслил аспид. Я кино видела с Бредом Питтом,
дядьку одного тоже к кровати прикрутили, и он превратился в мумию. Год лежал,
пока ему в глаза фонариком не посветили…
– Глупость какая, за год он раз двести бы умер.
– А этот гад его витаминами колол. Ага. Чтоб жил. Вот
подлость людская. Говорю, Серега страшное дело задумал.
– С какой стати мне год лежать, – возразила я скорее из
вредности, потому что тоже вспомнила фильм. – У меня мама есть. – Тут
я нахмурилась и спросила: – Ты-то как вошла, дверь была открыта?
– Ага, – вяло отозвалась Марья.
– Вот видишь, никто меня мумифицировать не собирался. Дверь
специально незапертой оставили, чтобы я не умерла. Конечно, муж у меня
сумасшедший и даром ему это не пройдет, но…
Марья вдруг поднялась, сложила ручки на груди и низко
поклонилась, после чего заунывно начала:
– Прости ты меня, ради Христа…
Я сидела на постели все еще со связанными ногами и пыталась
сообразить, куда она клонит.
– За что? – поинтересовалась я.
– Соврала я тебе, а это грех. – Она горько зарыдала, а
я растерянно заметила:
– Да ладно, соврала и соврала. А чего соврала-то?
– Дверь была заперта, – перешла она на трагический
шепот.
– Как же ты вошла? – поразмышляв немного, вновь
спросила я.
– Прости ты меня, ради Христа! – взвыла деваха так
отчаянно, что у меня заложило уши и я замахала руками.
– Простила, все. Хватит вопить.
– Ага, – вздохнула Марья, переминаясь с ноги на
ногу. – Я у тебя вчера ключи свистнула, – сообщила она застенчиво.
Я, должно быть, вытаращила глаза от неожиданности, а может,
от чужой наглости. Марья опять изготовилась вопить и бить поклоны, а я вновь
замахала руками.
– Цыц, – прикрикнула я громко и даже кулаком погрозила,
но, конечно, полюбопытствовала: – Зачем же свистнула?
– Как зачем? За тебя боялась. Уйдешь куда из дома, а тут
супостаты. А без ключей тебе только дома сидеть. И никак я предположить не
могла, что они на такую пакость отважатся, в дом проникнуть то есть. Ведь это
дело такое, тут уж не отвертишься, тут ведь не кирпич какой-то на голову
свалился случайно или там машина переехала. Совершенно озверел, –
заключила она, а я, задумавшись, спросила:
– Кто?
– Ясное дело кто. Серега. Муж твой.
– Надо немедленно обратиться в милицию, – попыталась
вскочить я, забыв про связанные ноги. – Ох ты, господи, ремни-то разрежь.
Ремни Марья разрезала, я вскочила и нервно забегала по
комнате.
– Думаешь, это он?
Признаться, трудно было представить, что муж, хоть теперь и
нелюбимый и даже вроде бы бывший, способен на такое злодеяние. Мучаясь
страхами, я ни разу не подумала о Сережке. А что я вообще думала? Кто-то решил
пошутить? Хороши шуточки. Конечно, Марья права: его рук дело, не зря он убить
меня грозился и совершенно озверел.
Набегавшись вдоволь, я замерла возле телефона, соображая,
куда следует звонить. Ясно, что в милицию. Я набрала 02, но повесила трубку,
решив для начала посоветоваться с мамой, потом подумала, что маму пугать не
стоит, у нее давление, да и вообще…
– Наверное, надо самой идти и писать заявление, – тихо
пробормотала я, но Марья услышала.
– На Серегу жаловаться? Так это бесполезно.
– Почему? – не поверила я.
– Менты эти дела страсть как не любят. Я имею в виду
семейные ссоры. Скажут: разбирайтесь сами. К ним хоть вовсе не ходи, уж я-то
знаю, у меня папка с мамкой раз десять разводились, а дрались-то как отчаянно,
страсть, а менты палец о палец не ударили, чтобы хулиганские выходки родителя
пресечь. А когда мамка в сердцах папку трехлитровой банкой с огурцами огрела,
еще и запугивали: мол, если даст дуба, так непременно посадят. Аспиды, –
пожала она плечами со вздохом, а я загрустила. С милицией мне ранее не
приходилось сталкиваться, но чудилась в словах Марьи какая-то правда.
– Что же тогда делать? – ахнула я, жалея саму себя
прямо-таки до слез.
– Надо бороться, – ответила она с готовностью. –
Око за око…
– Что ты мелешь? – обиделась я. – К кровати его,
что ли, привязывать?
– Ну, может, и не привязывать, но машину ему, к примеру,
разбить можно. Он ее на стоянке возле дома бросает без всякого присмотра.
– И что?
– Берем две здоровые дубины и по стеклам, и по фарам…
– Чокнутая, – покачала я головой.
– Почему? – обиделась она и повторила тише: – Надо
бороться. И в Библии сказано: «Око за око».
– Там еще сказано: «Если тебя ударят по правой щеке…» или
что-то в этом роде… – Я досадливо махнула рукой.
