Трудно сказать, отдавал ли себе отчет Борис Андроникашвили в том, что он написал, однако то, что он написал — суть прямого свидетельства того, что его отец накатал эту повесть по заказу и, более того, этот заказ сохранял свою силу в течение многих десятилетий. Иначе что должно означать тотальное совпадение деталей и даже реплик в мемуарах, которые были изданы уже после смерти Сталина?! Конечно, сынок и не мог написать по-иному, иначе пришлось бы открыто признавать, что папаша был в услужении у злейшего врага России — Троцкого. Впрочем, не беда, что он сделал половинчатое признание. До уровня 100%-й исторической правды его признание довел крупный партийный работник, а затем редактор газеты «Известия» и журнала «Новый мир» Иван Михайлович Гронский, который на старости лет вспоминал: «Содержание "Повести непогашенной луны", по словам Пильняка, было ему подсказано троцкистами — А. К. Воронским, К. Б. Радеком и В. В. Полонским. Последний напечатал ее, не согласовав с двумя редакторами — И. И. Скворцовым-Степановым и А. В. Луначарским. Этой повестью троцкисты намеревались нанести удар по руководству партии. Частично это удалось. По поводу этой повести я беседовал с Радеком и Воронским, ссылаясь на устное заявление Пильняка в разговоре со мной. Оба они подтвердили правильность заявления Пильняка. Я назвал повесть Пильняка идеологической диверсией»
[266].
[Кстати говоря, очевидно, в том числе и из-за этого признания тоже, на Пильняка впоследствии скоординированно «наехали» сам «буревестник революции» А. М. Горький и зарубежная сионистская пресса. Совершенно внезапно, 24 июня 1931 г., Пильняк-Вогау попал «под обстрел» самой «тяжелой артиллерии», что тогда имелась в писательской среде СССР. В опубликованной в тот день на страницах «Известий» статье «Об антисемитизме» Горький лично «припечатал» Бориса Андреевича, обвинив его в «…пассивно-толерантном отношении к крайним проявлениям антисемитизма». История практически мгновенно приобрела всемирный масштаб — Пильняк-Вогау в то время находился в США. Существовавшее тогда в Москве отделение Еврейского телеграфного агентства мгновенно направило депешу в Нью-Йорк с соответствующей информацией. Уже на следующий день — 25 июня 1931 г. — эту «информацию для заграницы» перепечатала сама «Нью-Йорк таймс», что в те времена было большой редкостью. А 5 июля скандал приобрел такие масштабы, что Пильняк-Вогау был вынужден подать письменный протест против выдвигаемых в его адрес обвинений в антисемитизме, в котором он попутно выражал свое «восхищение еврейским народом» и сообщил, что его бабушка тоже была еврейкой. Тут он слегка приврал. В действительности он происходил из рода обрусевших немецких колонистов, поселившихся в России еще во времена Екатерины II. В том, что это была специально и блестяще проведенная пропагандистская акция влияния, — никаких сомнений нет. Внезапность мощнейшего пропагандистского залпа «из орудия главного калибра» — статья Горького в главной государственной газете, четкая координация во всемирном масштабе, бешеная скорость проведения операции, изумительно точная стыковка «технологических этапов» операции, в том числе и смысловых оттенков — все это достойный глубокого изучения «почерк» еврейских организаций при проведении пропагандистских акций. Но вот ведь в чем суть дела. Борис Андреевич Пильняк-Вогау (1894 — 1937) ничем особенным не прославился. И если бы не эта повесть 1926 г., никто бы даже и не вспоминал о том, что был такой писатель. Повод же, из-за которого появились обвинения Горького — между прочим, он подводил Пильняка под статью УК, ибо тогда в СССР была предусмотрена уголовная ответственность за антисемитизм, вообще вызывает недоумение. «Великий пролетарский писатель» придрался к написанному еще в 1924 г. рассказу «Ледоход», которого сам Горький знать не мог, ибо в то время он превосходно чувствовал себя под крылышком у фашиста Муссолини. В 1924 г. никакой реакции из-за этого рассказа не было. В 1929 г., когда этот рассказ был опубликован в составе собрания сочинений Пильняка-Вогау, также никакой реакции ни с какой стороны не последовало. И вот спустя два года — тяжелые обвинения Горького, да еще и со скандалом во всемирном масштабе, приуроченным к посещению Пильняком-Вогау Америки. Что случилось? Почему Горький своим «Великим «пролетарским чутьем» объехал самое известное «произведение Пильняка, но столь крепко ударил по неизвестному «Ледоходу», да еще и два года спустя после повторного выхода в свет, и к тому же приурочил сдой «наезд» к «пребыванию Пильняка в США? Заказ? Похоже. Горький всю свою жизнь изрядно грешил этим, оттого и боялся привезти свои архивы в СССР. Поднятая в 1931 г. из-за «практически неизвестного произведения шумиха — суть факта, свидетельствующего о чьем-то очень сильном желании не просто обвинить Пильняка-Вогау, а именно же «проучить». Но тогда вопрос: а за что? А не за то ли, что, там, в Америке или как минимум накануне выезда, он где-то ненароком доболтался, возможно, не впервые, об истинной подоплеке написанной им пасквильной повести?!]
Как уже указывалось выше, в январе 1925 г. Михаил Васильевич Фрунзе сменил Троцкого на посту председателя РВС и наркомвоенмора. Отношения же между ними были давно и безнадежно испорчены в период Гражданской войны. «Бес» еще в 1920 г. беспочвенно обвинил Фрунзе в массовых грабежах, бонапартизме и едва не арестовал его с помощью своих людей в ЧК. В 1920 г. с подачи увязшего в фантастической нефтяной афере «Алгемба» Ленина «бес» пытался лишить Фрунзе наиболее боеспособной 4-й армии, приказав от имени вождя направить ее целиком на бессмысленное строительство никому не нужной одноименной железной дороги. В данном случае Троцкий использовал то обстоятельство, что отношения Фрунзе с Лениным также были испорчены еще с 1918 г., когда Михаил Васильевич выступил против преступных ленинских уступок по Брестскому договору. «Смена караула» на посту председателя Реввоенсовета СССР не прошла не замеченной на Западе — в том числе и ее имел в виду британский МИД, в панике написав, что Сталин переходит к политике с использованием «национальных инструментов»; в чем был прав, ибо сумел уловить глубинный смысл произошедшего в СССР: Фрунзе не только ощущал себя русским по национальности, хотя и был наполовину молдаванином, но и прежде всего державником, хотя и не во всем примыкал к Сталину, с которым у него, впрочем, были весьма неплохие отношения и который назначил ему в качестве заместителя самого Ворошилова. Возглавив РВС, Фрунзе первым делом приступил к давно назревшей военной реформе, начав ее с резкого сокращения численности вооруженных сил — практически в 10 раз, с более чем 5 млн. человек до 500 с небольшим тыс. Одновременно резкому сокращению подвергся неимоверно разбухший за годы правления Троцкого в основном за счет его сторонников из числа прежде всего его соплеменников центральный аппарат РВС, наркомата по военным и морским делам, а также Штаба (тогда термин «Генеральный штаб» не использовался, вместо него использовали слово «Штаб» с большой буквы), нашпигованный троцкистами. В книге израильского автора Арона Абрамовича — «В решающей войне» (Тель-Авив, 1982)— с документальной точностью показано, что сформированный Троцким за годы Гражданской войны командный состав РККА едва ли не на все 100 % состоял из его соплеменников и идеологических сторонников. Стоит ли после этого удивляться тому, что уже летом — в начале осени 1925 г. Фрунзе «удалось» трижды попасть в автомобильные катастрофы, вследствие чего он получил ушибы рук, ног и головы. Причем в третий раз — так и вовсе выпал из машины, в результате чего у него вновь открылось кровотечение язвы желудка. Летом того же года Фрунзе стал настойчиво добиваться назначения себе еще одного заместителя — Григория Котовского, легендарного героя Гражданской войны. Котовский еще со времен советско-польской войны воевал бок о бок со Сталиным и Буденным
[267]. То есть отчетливо наметилось формирование совершенно иного, в корне противоположного Троцкому и его стилю правления, военного триумвирата в лице Фрунзе, Ворошилова и Котовского. Все трое были смелыми, решительными, волевыми командирами, не пасовавшими перед трудностями, способными находить оригинальные решения самых сложных задач. Все трое, хотя и в разной степени, но тем не менее были «на короткой ноге» со Сталиным. Конечно, все они были разного интеллектуального уровня. Фрунзе, к примеру, был на несколько голов выше и Клима Ворошилова, и того же Котовского. Однако 5 августа 1925 г. Григорий Котовский был злодейски убит наемным убийцей, имя которого стало широко известно только после развала СССР — Мейер Зайдер. Котовцы, надо сказать, потом его ликвидировали, так как М. Зайдер на редкость дешево отделался: за убийство героя Гражданской войны он получил 10 лет по суду, из которых отсидел всего два. И уже в 1928 г. гулял на свободе (не исключено, что его специально выпустили досрочно в расчете на то, что в гневе котовцы сделают то, что было крайне необходимо подлинным заказчикам убийства Котовского). Потрясенный нелепой смертью своего друга и еще более нелепым следствием, которое вел Особый отдел, а военная контрразведка, к слову сказать, вплоть до 1931 г. находилась в ведении Реввоенсовета, и там тоже было полно сторонников Троцкого, Фрунзе всерьез заподозрил неладное и затребовал в Москву все документы по расследованию убийства Котовского. Особенно же на Мейера Зайдера. Но тут его самого «заоперировали», и 31 октября 1925 г. в 5 часов 50 минут Фрунзе не стало
[268]. А теперь посудите сами — разве в интересах Сталина было разрушать такой удачный для него триумвират в военном руководстве страны — триумвират из авторитетнейших военных того времени, которые, как на подбор, все державники?!
